Печальные тропики - Клод Леви-Стросс Страница 17

Чтобы определить абсолютный, всеобъемлющий, непримиримый характер дилемм, пленником которых стало человечество в XVI веке, нужно вспомнить несколько случаев. На эту Эспаньолу (сегодня Гаити и Санто-Доминго), где коренные жители, численность которых достигала ста тысяч в 1492 году, а век спустя не превышала двух сотен, умирали скорее от ужаса и отвращения к европейской цивилизации, чем от оспы и побоев, колонизаторы направляли комиссию за комиссией, чтобы исследовать их природу. Если они на самом деле были людьми, можно ли было их считать потомками десяти колен израилевых? Или монголов, прибывших сюда на слонах? Или шотландцев, приведенных королем Мадоком несколько веков назад? Оставались ли они язычниками по происхождению или древними католиками, крещенными святым Фомой и вновь впавшими в ересь? Не было даже уверенности, что это были люди, а не дьявольские создания или животные. Так полагал и король Фердинанд, который в 1512 году привозил в Западную Индию белых рабов с единственной целью – помешать испанцам сочетаться браком с индейскими женщинами, «далекими от того, чтобы считаться разумными существами». Попытками Лас Касаса отменить подневольный труд колонисты были не столько возмущены, сколько просто удивлены: «И что теперь, – кричали они, – нельзя больше пользоваться вьючными животными?»

Из всех этих комиссий самой известной была комиссия монахов ордена Святого Иеронима, поразившая сразу скрупулезностью, которой не отличалась деятельность колонистов с 1517 года, и светом, который она пролила на образ мыслей эпохи. Во время настоящего психолого-социологического исследования на основе самых современных правил колонистов подвергли опросу с целью узнать, являлись ли индейцы, по их мнению, «способными жить самостоятельно подобно крестьянам Кастилии». Ответы были сплошь отрицательными: «В крайнем случае, может быть, их потомки. Местные жители так безнравственны, что сомневаться в этом не приходится. Как доказательство: они избегают испанцев, отказываются работать без оплаты, но доходят в своей испорченности до того, что дарят что-нибудь из своего имущества. Не соглашаются оставлять своих товарищей, которым испанцы отрезали уши». И как единодушный вывод: «Лучше индейцам быть рабами, но при этом оставаться людьми, чем быть свободными животными…»

Свидетельство нескольких последующих лет ставит окончательную точку в этом обвинении: «Они питаются человеческой плотью, ходят полностью голыми, едят блох, пауков и сырых червей… У них нет бороды, и если на теле появляются волосы, они торопятся тут же выщипать их» (Ортис перед советом по делам Индий, 1525).

В то же самое время на соседнем острове Пуэрто-Рико, по свидетельству Овьедо, индейцы ловили белых людей и топили их, а потом неделями наблюдали, подвержены ли тела утопленников тлению. Сопоставляя результаты исследований, можно сделать два вывода: белые руководствовались социальными законами, тогда как индейцы природными; и пока первые провозглашали индейцев животными, вторые ограничивались тем, что считали белых богами. При равной степени невежества поведение индейцев все же более достойно людей.

Духовные опыты придают дополнительный пафос моральной тревоге. Все было загадкой для наших путешественников. Картина мира Пьера де Айи рассказывает о только что открытом и в высшей степени счастливом человечестве, состоящем из пигмеев, макробов и даже ацефалов. Пьер Мартир собирает описания чудовищных животных: змей, похожих на крокодилов; животных с телом быка и хоботом слона; рыб с четырьмя конечностями и головой быка, со спиной, украшенной тысячей бородавок и панцирем черепахи; тибуронов, пожирающих людей. А ведь это были всего лишь удавы, тапиры, ламантины или гиппопотамы и акулы (на португальском tubarão). Но самые неразрешимые загадки оставались тайной самих путешественников. Объясняя внезапную перемену курса, из-за которой он миновал Бразилию, Колумб не упомянул в своих официальных отчетах о странных обстоятельствах, с тех пор ни разу не повторявшихся в этой вечно влажной зоне: жгучий зной проник в трюмы, взорвались бочки с водой и вином, вспыхнуло зерно, и в течение недели запеклись свиное сало и вяленое мясо. Солнце пылало так, что экипаж решил, что сгорит заживо. Счастливый век, где все было еще возможно, как, может быть, сегодня благодаря летающим тарелкам!

Не в этих ли краях, где мы плывем теперь, Колумб повстречал сирен? На самом деле он их увидел в конце первого путешествия, в Карибском море, а не перемещающимися вдоль амазонской дельты. «Три сирены, – рассказывает он, – вздымали тела над поверхностью океана, и хотя не были так прекрасны, как изображались на живописных полотнах, их круглые лица имели явное сходство с человеческими». У ламантинов круглая голова, на груди соски, и когда самки кормят грудью своих малышей, прижимают их лапами. Это сравнение не кажется удивительным для того времени, когда были готовы описать хлопчатник (и даже изобразить его) как дерево с овцами: дерево, на котором вместо плодов висят целые овцы, подвешенные за спину, и достаточно состригать с них шерсть.

Подобным же образом в четвертой книге о Пантагрюэле Рабле, основываясь, вероятно, на отчетах мореплавателей, прибывших из Америки, приводит первую пародию на то, что этнологи называют сегодня системой родства. Он в силу собственного воображения вышивает узоры на жидкой канве, поскольку маловразумительной кажется система родства, где старик может назвать внучку «мой отец». Во всех этих случаях мышлению XVI века недоставало элемента более существенного, чем знание: способности к научному анализу. Люди того времени еще не были способны воспринимать многообразие мира. И сегодня профан в области изящных искусств, знакомый лишь с отдельными внешними признаками итальянской живописи или негритянской скульптуры и не постигший всю многозначительную гармонию их форм, оказывается неспособным отличить подделку от подлинника Боттичелли или третьесортную поделку от статуэтки пахуин. Сирены и дерево с овцами – это нечто иное, и большее, чем просто объективные заблуждения: с точки зрения духовной, это скорее изъяны вкуса; недостаток интеллекта; несмотря на талант и утонченность, которые они проявляют в других сферах, эти люди абсолютно беспомощны в области научного познания. Это вовсе не порицание, скорее чувство глубокого почтения перед результатами, полученными вопреки этим недостаткам.

Тому, кто сегодня хочет написать свою «Молитву на акрополе» стоит выбрать палубу корабля, следующего к Америкам, а не акрополь Афины. Отныне мы откажем тебе в этом, анемичная богиня нашей древней ограниченной цивилизации! Вместе с теми героями – мореплавателями, исследователями и покорителями Нового Света, – которые пережили единственное (пока не случилось путешествия на Луну) полноценное приключение, доступное человечеству, я хотел бы причислить к уцелевшему арьергарду, который так жестоко поплатился за риск распахнуть двери: индейцев, чей пример вкупе с идеями Монтеня, Руссо, Вольтера, Дидро обогатил знания, полученные в школе. Гуроны, ирокезы, карибы, тупи – вам я воздаю должное!

Первые отсветы, замеченные Колумбом и принятые им за берег, были всего лишь морскими светлячками, которые заняты тем, что плодятся между заходом и восходом луны. До земли было еще далеко. Это ее очертания я сейчас угадываю, бессонной ночью стоя на палубе и высматривая Америку.