Венеция. Прекрасный город - Питер Акройд Страница 19

Венеция, в свою очередь, была городом иностранных послов, приехавших добывать информацию. Их приветствовали изысканными церемониями с государственной пышностью. Но это было прежде всего риторикой, а не истинным радушием. Когда сэр Генри Уоттон делал какое-то предложение или заявление дожу, то получал самый туманный ответ, дожу было запрещено законом отвечать сколько-нибудь конкретно, и, по словам Уоттона, он лишь «увязал в общих местах». Так что послам требовались вся имевшаяся у них хитрость и терпение. Уоттон отмечал, что дож и его советники предпочитали медлить и хитрить в государственных делах. Двусмысленность и неясность были основами их поведения. Неплохая политика для мирного времени, но, без сомнения, пагубная в моменты опасности. Возможно, интересно будет узнать, что именно Уоттону принадлежит известная фраза: «Посол это добродетельный человек, посланный за границу, чтобы лгать ради собственной страны». Только атмосфера Венеции могла внушить такую мысль.

Венеция всегда была городом мифа. Коллективная потребность в поддержке и поиски идентификации привели к созданию образа фантастического города, основанного на идеалистическом представлении венецианцев о себе. В XIII веке в городе существовал замкнутый политический строй, утверждавший единство и незыблемость. В XIV веке венецианцы облачились в мантию избранного народа. В начале XV века Венеция воспринимала себя как новый Рим с собственной материковой империей.

Но подлинный миф о Венеции возник в начале XVI века, в годы, непосредственно следовавшие за борьбой, которую город вел против своих врагов, известных как Камбрейская лига, когда Венеции противостояли европейские армии. Поражение Венеции, за которым последовало отвоевание большинства ее территорий, имело двойственные последствия. Стало понятно, что город уязвим, но при этом непобедим. Из сочетания тревоги с вновь обретенным спокойствием возникла доктрина, провозглашавшая неизменность и гармонию, которыми обладала Светлейшая. Идея агрессивной и победоносной республики сменилась мифом о прославленном мирном городе. Именно в этот период архитектура города приобретает классические черты. План города становится метафорой порядка и великолепия. Город славится главным образом искусством и музыкой. Рёскин полагал, что миф о народе или племени формулируется во время его предельной мощи. Но это не совсем тот случай. Миф о Венеции был внушен заметной слабостью, которую каким-то образом нужно было скрывать от внешнего мира. Даже после того, как Венеция лишилась власти, она представала перед всеми как гордый и сильный город.

Однако можно различить слагаемые этого мифа. Венецианское государство было основано с помощью чуда и управлялось Провидением. Город был защищен от вторжений извне. Он был неизменен. Он, согласно хронике, прожил тысячу лет «без каких бы то ни было изменений». Любой другой город мира часто или время от времени терял свои свободы, но Венеция никогда не оказывалась под гнетом. В 1651 году Джеймс Хауэлл писал в «Обозрении Синьории Венеции»: «Если бы человеческий мозг был в силах предписывать правила создания Общества и правила Перехода Власти в тех же самых формах Правления, что существуют столько, сколько стоит Мир, Венецианская республика была бы самым подходящим образцом на земле для подражания». Венеция представляла идею собственной вечности.

Это предполагало гармоничное совмещение всех видов правления. Оно было одновременно демократическим, с Большим советом, аристократическим, с Сенатом, и монархическим, с дожем. Идея равновесия и стабильности в самом деле обладает первостепенной важностью для лежащего на море города. И Джеймс Хауэлл мог с полным основанием написать, что Венеция «так же сноровиста в управлении людьми, как в управлении лодкой или гондолой». Город стремился стать истинной республикой свободы. В нем не было ни социальных беспорядков, ни междоусобных войн. Политические дебаты здесь проходили в атмосфере изысканности и благоразумия. То есть это был город, преданный идее общего блага. Здесь не было места личным амбициям или чьей-то алчности. А правители других стран стремились к собственному возвеличиванию и руководствовались требованиями насущной необходимости. Папа Александр VI говорил венецианскому послу в Риме в 1502 году: «Вы бессмертны в том смысле, что ваша Signoria (правительство) никогда не умрет. Ее можно сравнить с фениксом, птицей, которая обладает способностью возрождаться». Город обладал самосознанием и был уверен в себе настолько, что превратился в непрерывную аллегорию.

Правители Венеции провозглашались воплощением мудрости и братства. На потолочных панелях Дворца дожей они изображены у ног Спасителя или озаренными светом Святого Духа. Считалось, что между ними нет разногласий, все они объединены во имя республики. Они были преданными и справедливыми в своих действиях, никогда не позволяли личным интересам влиять на свои суждения. Они действительно были анонимными служителями Божественного государственного порядка. Вот почему они традиционно одевались в черное (символ власти) и появлялись на публике с достойным и горделивым видом. Дож всегда был солидного возраста, своим обликом он подтверждал представление о мудрости и опыте. Это была великая игра. Но она достигала цели, в частности служила для обмана иностранцев.

А что граждане? Филипп де Коммин, посол Фландрии в XV веке, был удивлен, увидев венецианцев, выстроившихся в очередь, чтобы заплатить налоги, в таких количествах, что сборщики налогов не успевали принимать их. Мотивом здесь скорее был страх, чем ревностное исполнение долга. Но и в самом деле город обладал способностью пробудить жар в сердцах своих обитателей. В XIII веке хроникер из Падуи восклицает: «О счастливая коммуна Венеции, счастливый город, где граждане во всех своих проявлениях руководствуются общими интересами, а имя Венеции хранят в сердцах как Божественное!»

Здесь был престол мудрости. Дворец дожей был почти наравне с дворцом Соломона. Здесь было обиталище правосудия. В центральной части фасада Дворца дожей находились два богато украшенных балкона, на которых дож появлялся перед народом. Над одним из них вздымалась аллегорическая статуя Правосудия с мечом в одной руке и весами в другой, над вторым – фигура Венеции.

Здесь был оплот учености и свободы. Город никогда не находился под властью какой-либо империи. Он не признавал владычества ни Запада, ни Востока. Его жители были связаны взаимным договором. В XVII и XVIII веках, когда в этом карнавальном обществе свобода приобрела различные формы в искусстве и театре, и сексе, Венеция стала знаменита во всей Европе. Но в более позднее время свобода базировалась, возможно, на более действенных основаниях.

Город быстро приобретал характерные черты Олимпа. Парадная лестница во Дворце дожей, известная как Лестница гигантов, была увенчана статуями Марса и Нептуна. Венера всегда составляла часть мифа Венеции. Изображения Юпитера и Минервы, Меркурия и Аполлона до сих пор можно увидеть на площади Святого Марка. Великолепные картины, изображающие героев классической мифологии, были созданы в Венеции, а не в Риме, что было бы более естественно. Должно быть, в сердце города можно было разыскать гору Олимп.

К середине XVII века мифическая Венеция сделалась для Англии образцом гармонии и целостности, тем более привлекательным, что страна переживала гражданскую войну и цареубийство. Венеция рассматривалась как образец республиканской добродетели, где аристократы и горожане (по-английски это выглядело как лорды и джентльмены) совместно осуществляли правление. Она также стала примером подражания для интеллектуалов Просвещения, которые видели в ее деятельности подлинное согласие правителей и управляемых. Она послужила источником вдохновения для создателей американской Конституции.