Полет орла - Валентин Пронин Страница 20

– Ан не вовсе кары-то не бывает… Вот, глядишь, поедут цельным отрядом с подводами по селам – харч, значит, и сено для лошадей собирать… А ворочаются пустые да еще с десяток-другой раненых своих и убитых везут. Ну, тут лучше на глаза им не попадайся: из-за пустяка али беспричинно жизни лишить могут. Видать, многие-то деревни безлюдные стоят, православные давно со всем хозяйством в леса да дебри подались. А еще есть молодцы в округе, что на этих сборщиков нападают и побивают многих. То ли мужики простые – кто покрепче да помоложе – топорами, вилами да дубьем их лупят, то ли из военных наших – солдаты да охвицеры оружие имеют и охотятся на их, как на диких зверей.

– Они и есть зверье дикое, только хуже, – вставила, оживившись, Татьяна.

– А уж кого они боятся пуще чертей, так это казаков-конников с Дону. Как услышат али увидят их где поодаль, так усы торчком, глаза лупят да гомонят «касак, касак»… Мол, беда, страсть, спасайси, кто может…

– Так им и надо, грабителям… Значит, не вовсе Господь-то православных оставил… – заметила Татьяна, нахмурившись.

– А ироды-то проклятые, что удумали, – позолоту с икон обдирают штыками да тесаками своими и утварь церковную и монастырскую в телеги набили. В храмах же у Спаса конюшню устроили… Места им другого нет… Моего Ивана тоже на работы гоняют. Пока, слава Господу, живой к вечеру возвращается. А тебя-то, бабонька, какая судьба занесла в Полоцк?

– Деревеньки нашей нет более – спалили. Муж в кое-то ополчение ушел и пропал. Сама чудом с детьми спаслась… – рассказывала Татьяна. – Скитались по чужим углам, теперь вот к вам пожаловала. Не прогоните?

– Да, видать, горюшка ты хлебнула вдоволь. Но не ты одна такова. Страдает народ от чужеродного нашествия. А гнать зачем? Хотя у самих только пыль да крошки в ларе, а похлебку какую сварим и хлебушком разживемся. Теперь худо, конечно, с хлеба на квас перебиваемся. Жаль, детишкам вот молочка нет. Всех коровенок забрали да забили, проклятые.

– И у меня кое-что припрятано, – заторопилась Татьяна, доставая из-под своего шушуна узелок – а в нем половина каравая, с десяток луковиц и кусок сала.

Поздно вечером пришел с земляных работ Иван. Молча добрался до печи и задрал рубаху.

– Помажь-ка маслом льняным, – попросил жену дрожащим голосом. Татьяна увидела на спине мужика несколько кровавых запекшихся рубцов.

– Господи Боже, что ж такое за несчастье?

– Батюшки светы, за что тебя так-то? – заголосила плаксиво Федотовна. – Всю спину изуродовали…

– За то, что землицу плохо на ихний редут лопатой кидал.

Утром Иван поднялся, почесывая исполосованную спину, и вышел в сени умыться. За ним выскользнула Татьяна.

– Дяденька Иван, а где тот редут, про который ты давеча сказывал?

– А тебе-то что до французского редута?

– Значит, надобно, раз спрашиваю.

– Ты, девка, не шути. Дети сиротами останутся, коль француз твой интерес к редуту заметит.

– Надо бы так сделать, чтоб не заметил.

– А для кого и для чего надо?

– Тебе одному откроюсь. Нашим надо, большому начальству. Им я и послана в Полоцк, чтобы обо вражьих укреплениях распознать. Видишь: я даже детишек не пожалела. Вот те крест святой. – Татьяна перекрестилась и поцеловала нательный крестик на черном шнурке.

– Теперь верю. Только какая от меня тебе подмога?

– Я тебе днем обед принесу. Побываю на редуте. А еще мне надобно одного человека найти.

– Кто такой?

– Есть в городе отставной солдат. Еким Пастухов кличут.

– Ну, есть. Самая что ни на есть паскуда. Он у французов задницу лижет, с их стола питается. А они его за такое предательство учетчиком над рабочими поставили. Ну, ничего. Скоро на него ненароком какое-нибудь бревно упадет. Али дом у него загорится.

– Только мне наказывали передать, чтобы с его головы ни один волос не упал.

– Да кто тебе мог такое наказать?

– А тот, кто послал меня в Полоцк.

– Ну, мне пора на работы ягипетские. Слышь, будто стадо скликают, чтоб им околеть, проклятым.

В полдень Татьяна, собрав небольшой узелок с краюхой хлеба, кринкой клюквенного морса и несколькими луковицами, отправилась к Спасскому монастырю. У монастыря ее остановил грозный окрик часовых. Француз преградил ей дорогу штыком.

– К отцу я, господин мусью, на минуточку. Только вот обед передам. – С этими словами Татьяна развернула узелок и показала часовому.

Убогий, затрапезный вид женщины, ее жалостливый голос и скудный обед, принесенный ею, возымели некое воздействие на часового. Он слегка зевнул и махнул ей разрешающе.

– Давай, – сказал часовой самое распространенное слово, наиболее быстро усвоенное солдатами «Великой армии», и убрал штык с пути женщины. Может быть, этот крестьянский парень в мундире подумал: какая хорошая дочь у русского старика…

Татьяна подошла к Ивану, поклонилась и передала ему узелок. Пока он пережевывал обед, женщина потихоньку рассматривала укрепления, которые были почти готовы. В обшитых дерном бойницах стояли орудия, Татьяна считала: одно, второе, третье… В этом редуте восемь. Да у моста шесть и на валу, мимо которого она проходила, было четыре пушки… Она мысленно представляла план города, который показывал ей перед разведкой штабс-капитан Рябинин.

Придя домой, Татьяна на куске холста изобразила виденное. Вечером, огородами, пробралась, как тень, к дому Екима Пастухова. Тихо стукнула в окошко.

– Чего надобно? – спросил хриплый спросонья голос.

– Мне бы водицы испить колодезной, – негромко произнесла Татьяна условные слова.

Дверь отворилась. Высокий мужчина с седоватой бородой держал в одной руке дымящуюся солдатскую трубочку, в другой – суковатую палку.

Старый солдат остался в городе будто бы из-за больной ноги. На самом же деле получил задание войти в доверие к врагам и разузнать, как укрепляют крепостной вал, где расположилась французская артиллерия и сколько всего пушек. Связной, сказали, придет и предъявит такой-то пароль.

– Отчего не испить, – ответил на мнимую просьбу Еким, – колодезь рядышком. Ух, ты, – приглядевшись, удивился он. – Баба! Как есть баба… Ну и посланца направили!

– Не шуми, Яким, – сурово оборвала его Татьяна. – Пошли в избу, пока кто-нибудь не заметил. Я к тебе с заданием, сам понимаешь. По утру мне в путь. Давай-ка пошустрее, да что надобно передам.

– Чего торопишься? Вона басурманам пол-России отдали, – огорченно проговорил старый солдат. – Всё отступают.

– Ну, это уж не нашего ума дело. Отступают, значит, так надо. Может, чтобы армию лучше сохранить. Поспешай. Недаром укрепления план нужен. Значит, вернутся к Полоцку наши войска, когда срок придет.

Еким Пастухов полез в печь и вынул в трубку свернутую бумагу.