Сотворение мира - Гор Видал Страница 21

Подойдя к трону, Дарий игриво хлопнул золотым скипетром Гобрия по плечу и жестом предложил обнять себя. Это был знак особого расположения. Опустив глаза и пряча кисти рук в рукавах, Гобрий поцеловал Дария. Кстати замечу, что никто не смеет показывать руки Великому Царю, дабы не проявить непочтительность и, кроме того, по более прозаическим причинам, которые не имеют отношения к придворному церемониалу. Смысл этого очевиден. Поскольку запрещается появляться перед Великим Царем с оружием, прежде, чем проводить к нему, придворных и просителей обыскивают и для пущей предосторожности им наказывается прятать руки. Этот древний мидийский обычай был введен Киром, как и многие другие.

У подножия трона Дарий хлопнул в ладоши. Все встали и выпрямились, готовые к произнесению титулов своего владыки. Сколько бы я ни присутствовал при этом ритуале, дрожь всегда начинала сотрясать мое тело, — впрочем, я его, видно, уже никогда не услышу.

Первым из Шести Великого Царя приветствовал Гобрий:

— Ахеменид!

Его хриплый голос звучал чуть ли не злобно, непроизвольно выдавая истинные чувства.

Следующим был Гистасп.

— Милостью Мудрого Господа! — выкрикнул он. — Великий Царь!

Это звучало как вызов последователям Лжи, составляющим тогда большинство среди магов. Хотя со своего места я не мог их видеть, потом мне говорили, что при имени Мудрого Господа они сделали друг другу секретный знак.

Один за другим из разных частей зала титулы произнесли братья Дария. От четырех жен Гистасп имел двадцать сыновей, и, судя по всему, все они в тот день присутствовали в Экбатане. К счастью, у Дария хватало титулов. После каждого выкрика били барабаны, громыхали кимвалы.

— Царь Персии! — провозгласил старший из братьев.

— Царь Мидии! — крикнул следующий.

— Царь Вавилонский!

Этот титул Ксеркс отменил, когда ему пришлось навсегда упразднить древнее Вавилонское царство.

— Фараон Египта! — донеслось с другого конца, и было названо египетское имя Дария.

Как и Камбиз до него, Дарий называл себя земным воплощением египетского бога Ра и, таким образом, считался законным богом-царем Египта. Боюсь, Дарий оказался таким же оппортунистом в вопросах религии, как и Камбиз. Но Камбиз не признавал, что получил мир в дар от Мудрого Господа, а Дарий публично объявил, что без его помощи никогда бы не стал Великим Царем. А затем продолжал говорить египтянам, что его предок Ра более великий бог, чем Мудрый Господь! Я рад, что смог убедить Ксеркса не величать себя фараоном. В итоге Египет теперь — одна из многих сатрапий и в долине Нила больше нет нечестивых богов-царей.

Один за другим выкрикивались титулы Дария. Какое торжество! А как же, со времен Кира до Дария большая часть мира стала персидской, и наш Великий Царь известен всем не как один из многих царей, а как царь всей необъятной земли.

Ко всеобщему удивлению, последним оказался Артобазан, который, выступив вперед, тихим голосом объявил несравненный титул:

— Царь царей!

Само то, что Артобазана назначили — неважно, как тихо — объявить последний титул, было принято за знак особой милости, и положение царицы Атоссы моментально ухудшилось.

Я взглянул на Гобрия. Он мрачно улыбался в ярко-красную бороду. Затем Великий Царь опустился на трон со львом.

Вскоре после нашего обустройства в Экбатане Лаис завела роман с Гистиэем. Гистиэй был смуглый вечно хмурый мужчина. Не скажу, что он мне нравился. Это был несчастный человек, весьма агрессивно распространявший свое уныние на все вокруг. Признаю: у него были причины горевать. После приказа прибыть в Сузы из могущественного милетского тирана он превратился в «гостя Великого Царя». То есть в узника. А тем временем Милет процветал в правление его зятя Аристагора.

Лаис всегда принимала мужчин в присутствии двух евнухов. Поскольку приставленные к ней евнухи были не только старыми и дряхлыми, но и отличались удивительным безобразием, такая ее рассудительность не могла, по ее мнению, не создать ей в глазах остальных дам гарема репутацию благопристойной вдовы. Вообще-то, Лаис не приходилось заботиться о своей репутации. С самого начала двор смотрел на нее как на чужую и общие законы гарема на нее не распространялись. После Атоссы Лаис пользовалась при дворе наибольшей свободой, и никто не обращал внимания на ее поведение, коль скоро у нее не было никаких отношений с Великим Царем. Лаис также старательно избегала конфликтов с царскими женами. И наконец, как мать Зороастрова внука, она имела при дворе нечто вроде духовного сана — положение, которым не упускала случая воспользоваться. Ей нравилось носить таинственные одеяния, не похожие ни на греческие, ни на персидские. На публике она принимала светский вид, но по секрету распускала слухи, что умеет — не бесплатно — составлять гороскопы, варить приворотное зелье, готовить незаметно убивающие яды. И пользовалась большой популярностью.

В Экбатане Гистиэй ходил с бритой головой в знак траура по Сибарису — городу, имеющему тесные связи с Милетом. Годом раньше Сибарис до основания разрушили кротонцы.

С горестным видом Гистиэй часто сидел в деревянном кресле напротив пристроившейся на складной скамеечке Лаис в малюсеньком дворике у ее жилища. Дряхлые евнухи дремали на солнце. Иногда и мне разрешали посидеть там: мое присутствие должно было придать больше приличия отношениям Лаис с Гистиэем. А вообще-то я не часто виделся с матерью. В то лето в Экбатане я больше времени проводил с принцами, упражняясь в воинском искусстве.

— Тебе повезло со школой. — Гистиэй всегда стремился заговорить со мной. — Когда вырастешь, для тебя не будет недостижимой должности.

— У него и так есть должность. Он глава зороастрийцев, верховный жрец всей Персии.

В те дни Лаис прилагала усилия, чтобы сохранить для меня этот высокий пост. Я к нему вовсе не стремился, да такой и должности-то не существовало. Нет никакого верховного жреца всей Персии. Зороастризм — учение, а не церковь.

— Ну если он передумает, то сможет стать сатрапом, государственным советником — да кем угодно! — Как все ионийские греки, Гистиэй не слишком уважал религию. — Но чем бы ты ни занимался в жизни, — торжественно проговорил он, — никогда не забывай свой родной язык!

Поскольку мы с Гистиэем всегда говорили по-гречески, совет казался излишним.

— Я говорю по-гречески с Милоном, — с готовностью сказал я. — Вообще-то это не рекомендуется, но мы говорим.

— С Милоном, сыном Фессала?

Я кивнул:

— Это мой лучший друг.

— Что ж, я сделал все для их семьи. — Гистиэй помрачнел, как никогда. — Я говорил Великому Царю, что нужно послать в Афины флот, пока старые землевладельцы не призвали спартанское войско, — а они призовут. Несомненно, лучше помочь Гиппию, пока он еще тиран, потом будет поздно. Персия должна действовать сейчас, но, к сожалению… — Гистиэй умолк: он не мог открыто критиковать Великого Царя. — Я даже предлагал свои услуги в качестве флотоводца. Но…