Мастер-класс. Записки концертмейстера балета - Лада Исупова Страница 22

И невольно вспоминались другие учителя, которые в маленьких студиях, несмотря на обстоятельства, способности учеников, возможности-невозможности, с полной отдачей делают свое дело без скидки на то, стоит овчинка выделки или нет. И Ломоносов может пешком уйти из деревни и построить университет, и сильнейшую школу на профессиональном Олимпе может смыть волной, как куличик на песке.

Поклон Учителю, который делает свое дело так, будто он последний учитель на земле, и надо успеть.

«…по вашей вере да будет вам…»

Томаш

Как я стала концертмейстером балета?

Если коротко, то от жадности.

Пришла дочерей записывать на танцы для маленьких, заполнила бумаги, отдаю и спрашиваю, мол, а занятия проходят под живую музыку или под запись? Под запись, отвечают.

– А хотите, я буду вам играть этот час и доплачивать оставшееся за детей?

– А вы концертмейстер балета?

– Да, – соврала я, прикинув, где балет, а где занятия для трехлеток, всяко справлюсь.

Дама, принимающая бумаги, замедлилась в движениях и посмотрела на меня поверх очков:

– Если вы будете играть, а мы станем вычитать за детей, то у вас еще и останется. Мы сейчас как раз ищем пианиста, пойдете к нам?

– Пойду.

У них не хватало концертмейстеров, и трехлетками не обошлось, меня попросили взять еще пару уроков. Дали самое простое – младшие классы, к ним прилагалась жуткая книга, по которой нужно играть изо дня в день. Но где заниматься? Я не сидела за инструментом несколько лет. Друзья посоветовали ездить в университет, там, на музыкальном факультете, есть огромный подвал, разделенный на сотню маленьких клетушек, в которых стоят инструменты– специально для студентов, открыто круглосуточно.

– Приходи после десяти вечера, тогда там ни души.

– А если выгонят?

– Ну и уйдешь себе, главное, разрешения не спрашивай, иди как будто студентка.

И я начала ездить по ночам. Иногда подвал был закрыт изнутри – тогда следовало звонить, чтобы сторож открыл, но я не звонила, а пыталась пройти через верх. Это было самое трудное – проскочить ярко освещенный верхний этаж с кабинетами педагогов, а внизу, в подвале, уже никого не было, учебный год только начался, студенты не усердствовали. Я находила себе коморочку и занималась.

Дурацкая книга продвигалась очень медленно, все в организме восставало против этой нелогичной приджазованной музыки. Самое обидное, что я точно знала, что поиграю немного это безобразие, а потом, как сориентируюсь, заменю, но выучить-то надо!

Иногда и верх был закрыт, тогда я возвращалась несолоно хлебавши. Как-то видела сторожа издалека – старый дед-ключник, нелюдимый на вид. Я тогда не знала, что он – одинокий человек, работающий почти круглосуточно, чтобы не сидеть дома, да и за работой скучать некогда. Он был и завхоз, и уборщик, и сторож, любил поболтать с зазевавшимися студентами, а по ночам разговаривал с портретами композиторов. Был в ссоре с Бетховеном.

И вот шла я однажды по светлому коридору и почти уже дошла до лестницы, чтобы шагнуть в спасительную темноту, как меня настигнул окрик:

– Стой!

Всё, попалась. Поиграть не получится, сейчас одна задача – чтобы отпустил. Обреченно останавливаюсь.

– Куда идешь?

Коряво отвечаю, что иду позаниматься. Английский был очень слабый, а когда тебя поймали за шкирку в неположенном месте, только ловкий язык и спасет, а его нет. Сторож услышал акцент:

– Ты сама откуда?

– Из России.

– О, – улыбнулся он, – соседка.

Недоуменно смотрю на него. Нет, не узнаю. Поясняет:

– Ты из России, я из Польши – соседи.

Не веря такому повороту событий, не могу выйти из оцепенения… внимательно смотрю на него. Точно, похож на поляка.

– А вы понимаете по-польски? – осторожно спрашиваю на чистейшем польском.

Он оторопел:

– Конечно, понимаю, еще бы я не понимал, а вот ты откуда?

– А я в детстве несколько лет жила в Польше.

Он приставил свою швабру к стене и вперевалочку подошел ко мне. Слово за слово, мы разговорились, о работе, о детях, о том о сем, долго говорили, но хочешь не хочешь, а надо идти, я сказала, что мне пора.

– А ты вниз собралась?

– Ну да.

– Нечего тебе там делать, – буркнул он, – пойдем со мной.

– Куда?

– Пойдем, увидишь.

Мы прошли по коридору до самого конца, он выдернул нужный ключ из большой связки, повертел в замочной скважине и торжественно открыл дверь. Почему-то мне вспомнилась сказка «Синяя борода». Я улыбнулась, осторожно заглянула в класс и обмерла: там стоял огромный концертный рояль.

– Вот. Играй, сколько хочешь, хоть всю ночь. Сюда никому нельзя входить. Только тебе. Играй.

Я притихла, боялась шагнуть… на таком инструменте нужно играть хорошими руками и хорошую музыку, а мне сейчас ковырять куцие полечки… Все стены были увешаны афишами одной и той же женщины.

– Это ее кабинет?

– Да. И ее рояль. Она живет в Европе. Сюда никто не ходит, я прибираюсь здесь и проверяю датчики – тут у нее как центр управления полетом – увлажнители, осушители, сигнализация, носятся с этим роялем, не представляешь как. Я ни разу не слышал, чтобы на нем кто-нибудь играл.

Черный инструмент напоминал дракона, которого держали взаперти сто лет, опутав проводами, трубочками, пульсирующей сигнализацией. Я осторожно погладила его.

– Не бойся, играй, – улыбнулся довольный Томаш, – я пойду, чтобы тебе не мешать, займусь делами.

– А где вас искать, когда я захочу уйти?

– Просто уходи, и всё, в это время никого здесь нет, я вернусь закрою, не беспокойся. А завтра придешь? Я тебе открою – играй, сколько нужно.

– Спасибо.

Он ушел, я открыла крышку рояля и села… Мы присматривались друг к другу. Провела рукой по клавиатуре. Не холодная – в классе непрерывно поддерживали одинаковую температуру. Я не спешила… не хотелось беспокоить его всуе. Осторожно-осторожно, как извиняясь, что вынуждена прикоснуться, попробовала одну клавишу… другую… Красивый звук. А какие у него низы? Взяла октаву левой рукой, рояль мягко отозвался бездонным басом… и я начала играть. Это как оттолкнуться ногами от лодки и поплыть в ночном море – уже не остановиться и назад не вернуться, хочется только плыть и плыть вперед в черной воде. Музыкантам не нужно объяснять, что чувствуешь, когда не играл несколько лет и вдруг очутился за концертным «Стейнвеем» ночью в пустом здании, а с чем сравнить эти ощущения из мира немузыкантов, даже не знаю. Может, это как полетать на ковре-самолете над ночным городом, пока все спят, и время остановилось?

Я приходила почти каждый вечер и играла, изредка переключаясь на детский сборник, – извинялась перед роялем, мол, потерпи чуть-чуть, и принималась ковырять ненавистные ноты, но долго над ними не сидела. Томаш присматривал, чтобы дверь была открыта. Если я случайно закрывала, он заходил поболтать и выходил, оставив ее открытой, поэтому я время от времени откладывала свои ноты и специально играла польские мелодии, коленды, песни из польских фильмов, которые могла вспомнить.