Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы - Владилен Орлов Страница 22

Уже стемнело, когда наша колонна вошла в Орел. Кругом силуэты разрушенных зданий и ни одного огонька — светомаскировка! Затем нас делили по бригадам и полкам. Колонна сокращалась, как шагреневая кожа. Вот последнее деление, и остатки колонны пошли к месту назначения. Мы долго шли через разрушенный город, вышли за город и, совсем уставшие, дошли до деревни Знаменка, на окраине которой остановились у штаба полка. Было совсем темно, только звездное небо. В стороне обозначились свежие скирды соломы. Стало совсем свежо. «Отдыхайте в скирдах, завтра окончательно определитесь», — скомандовал кто-то из штаба, и мы рассыпались по скирдам. Я залез в небольшую скирду, приятно пахнущую свежей соломой, уютно устроился и быстро уснул.

Утром, когда раздалась команда «подъем», я вылез из своего гнезда и увидел перед собой широкую пойму с разбросанными на ней домиками из снопов соломы и небольшую речку Цон. Вдоль берега там и сям у редких кустиков были разбросаны землянки, из которых высыпали солдаты теперь моей части. Я быстро помылся в речке холоднющей и хорошо освежающей водой и вскоре, после завтрака на расположенной рядом полевой кухне, нас, новобранцев, собрали у штаба. Пришел командир, кажется начальник штаба, с писарем и несколько командиров из разных подразделений, явившихся за пополнением.

Нам объяснили, что мы попали в 1314 ЛАП (легкоартиллерийский полк), входящий в 21 ЛАБр (легкоартиллерийскую бригаду) 6-й артиллерийской дивизии прорыва РГК (резерва Главного командования), которая была образована недавно, в конце весны. Ранее 1314 ЛАП, оснащенный 76-миллиметровыми пушками, короткое время был отдельным противотанковым полком, но вскоре его влили во вновь образованную дивизию. Полк, как и вся дивизия, участвовал в Орловско-Курской битве, понес большие потери, сейчас на отдыхе и пополнении людьми и техникой. Фронт отодвинулся на запад, в Белоруссию, далеко от этих мест, но, как только наметится очередное крупное наступление, нас перебросят на передовые рубежи. Вообще, полк (и вся дивизия) участвует, как правило, только в крупных наступлениях или отражении крупных атак противника.

Затем всех переписали, заполнили наши красноармейские книжки и стали распределять по подразделениям. Узнав, что я десятиклассник, командир обрадовался и предложил мне стать писарем полка. В полку было мало достаточно грамотных, каковыми считались окончившие 7 и более классов, так как они, почти поголовно, попадали в военные училища. Писарь считался «элитной» должностью, все время при штабе, а значит, не очень опасно, нет строевых и прочих занятий, более «вольная» жизнь, все время при начальстве и в курсе всех событий. Но должность писаря мне претила, чем-то она казалась унизительной, совсем не престижной и даже презираемой солдатами, что впоследствии подтвердилось. Писарь в действующей армии? Чтобы на тебя с усмешкой косились солдаты здесь, а после войны, если жив останусь, и гражданские! Нет, ни за что! Как отказаться и не навредить себе? Такие мысли проносились в голове, а командир, расписав выгоды этой должности, спросил:

— Ну как, согласен?

— У меня плохой почерк, — нашелся я.

— Давай посмотрим. — Он достал и положил передо мной кусок бумаги, ручку с пером № 86 и подвинул чернильницу.

— Вот что получается, лучше не могу, — сказал я, накарябав, с виду старательно, несколько фраз этим пером, которое я не любил в школе из-за того, что с ним у меня получался совсем плохой почерк.

— Да, совсем неважно, жаль, — сказал начальник как-то расстроенно. — Иди вычислителем во взвод управления к Носову, — и он подозвал белобрысого невысокого сержанта.

Носов отвел меня в землянку на троих, где отдыхал третий вычислитель, Нефедов. Землянка представляла собой ямку, примерно 3×2 м, вырытую в крутом откосе берега речки Цон. Сверху она была наспех, кое-как накрыта одним рядом довольно мелких стволов, на которых был настелен слой соломы и насыпана земля. Вход, как и у всех, прикрыт плащ-палаткой. (Спустя 30 лет, во время орловской встречи однополчан, я нашел и даже сфотографировался в этой ямке.) Рядом весь откос был усеян подобными землянками полка. Наша троица составляла отделение вычислителей, наряду с более многочисленными отделениями разведчиков, связистов и радистов взвода управления полка. Носов и Нефедов расспросили меня о моей жизни, рассказали о себе и порядках в полку, о непосредственных начальниках, кому и как подчиняться. Сразу установились нормальные дружеские отношения без дистанцирования командира от подчиненных, хотя в дальнейшем близких отношений не получилось. Это вещь тонкая, требует совпадения взглядов на жизнь и еще чего-то неуловимого, что сближает людей. Носов еще на гражданке был топографом и много ездил по стране, занимаясь топографической съемкой. Слушать его было интересно. Нефедов казался мне неинтересным, окончил 7 классов, работал, помнится, не то в колхозе, не то на мелкой фабрике. Работал, пока не взяли в армию. Взгляды его крутились вокруг жратвы и баб.

Дальше пошли обычные армейские будни воинской части, расположившейся на отдых, чем дальше, тем больше похожие на жизнь в запасном полку. Занятия по специальности, чередующиеся с караульной службой и нарядами на кухню, каждодневная проверка на «вшивость» после утренней физзарядки, регулярные политзанятия и немного (совсем немного!) строевой подготовки, чтобы не забывали. В свободное время, обычно после обеда или вечером, отлучаться далее 100–150 метров категорически запрещалось.

Изредка, вечером, показывали кино на улице. На большой полянке, близ лагерных землянок, натягивали на шесты огромное полотнище. Приезжала кинопередвижка, расставляла свою аппаратуру, нас собирали на этой полянке, и начинался киносеанс. Сначала, как всегда, показывали кинохронику, а затем саму картину, обычно бодрую, патриотическую. Как-то шла картина «Два солдата», и вдруг мы услышали гул приближающихся немецких ночных бомбардировщиков. Следует отметить, что мы, новички, быстро научились определять по гулу, чей самолет. В разных концах поляны закричали «Воздух!». Дело в том, что сверху виден свет, а это сигнал для бомбометания. Однако показ фильма продолжался. Гул нарастал, вот он над головой, я весь сжался, хотя стоящие рядом бывалые солдаты обронили: «Ничего, пронесет, не трусьте, по заданию летят…» Действительно, пронесло. Гул удалился в сторону Орла, и вскоре послышалась лихорадочная стрельба зениток и бомбовые разрывы. Обычно при пролете самолетов фильм приостанавливали, так как немцы бомбили и обстреливали каждую светящуюся точку, но последнее время они почти перестали гоняться за одиночными огоньками, уже здорово ослабели.

Как-то после умывания у нашей речки я выронил комсомольский билет, который всегда носил в левом нагрудном кармане гимнастерки. Вскоре обнаружил пропажу, и у меня, как говорят, похолодело сердце. Тогда это было серьезное ЧП (чрезвычайное происшествие), могли исключить из комсомола и вообще оценить это как враждебную попытку избавиться от документа. Глупость жуткая, но и последствия могли быть жуткими, мол, собирается дезертировать или даже перебежать к немцам (и не такое бывало в то время). Я заметался, стал всех опрашивать. Оказалось, что кто-то нашел билет и его передали уполномоченному контрразведки СМЕРШ (хуже некому!), нет чтобы мне вернуть. Я скорей к уполномоченному. Он долго и подозрительно меня расспрашивал, но билет вернул, как бы нехотя, приговаривая: ладно бери, но береги, а то загремишь в штрафную. Его, как и всех из СМЕРШа (расшифровка: смерть шпионам!), побаивались и очень не любили, считали бездельником и трусом. На передовой он не появлялся, а как затишье — тут как тут и все что-то ищет, подозревает. Многих склонял в осведомители, особенно среди офицеров. «Слабаки» из-за страха соглашались, а кто посмелей отказывались и даже посылали его к черту, как впоследствии наш комвзвода Павел Соболев. От таких «принципиальных» он быстро отставал. После войны, при наших встречах однополчан, наш «смершист» все время оправдывался: такая у меня была работа — вербовать, но я ведь никого не сдал, хотя на меня давили: плохо ищешь «неблагонадежных» (паникеров, распространителей ложных слухов, потенциальных дезертиров и перебежчиков и даже «лиц, читающих немецкие листовки»). Что правда, то правда, он никого не «засадил», ограничился вербовкой осведомителей. Правда, и это дело выглядело для «галочки». Осведомители числились в отчетах, но, за редким исключением, никогда ничего не находили.