Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы - Владилен Орлов Страница 23

На занятиях я быстро усвоил основы топографии и работу с приборами. Мне нравилось определять по приборам цели, определять их координаты и наносить на карту. Однако львиную долю времени занимали караул, наряды на кухню и по хозяйству, заготовка дров, сооружение землянок.

Вскоре после прибытия в полк появились некоторые поразившие и удручившие меня моменты нашего бытия.

Однажды, уже под вечер, старшина собрал команду из 3–5 человек, куда включили бывалого сержанта и новобранцев, включая меня. «Следовать за мной», — скомандовал старшина, предварительно раздав каждому по мешку, и мы пошли в сторону деревни. На вопрос, куда и зачем идем, получили ответ, что на месте узнаете. Вот и деревня, стало совсем темно. Остановились у одной из хат. Старшина постучал, ему открыли, и по возгласам было понятно, что там он свой. Как только дверь закрылась, сержант полушепотом скомандовал нам быстро и тихо идти за ним и чтобы ни звука! Бесшумно зашли на участок и остановились у темнеющей кучи. Сержант быстро разгреб, пошарил, шепотом чертыхнулся и подвел нас к другой соломенной куче. Опять разгреб, удовлетворенно хмыкнул и заставил нас быстро наполнить мешки лежащей там картошкой. «Операция» заняла несколько минут, и затем полубегом мы направились в часть. Сержант бежал позади, предварительно слегка свистнув (сигнал старшине!). Отбежав метров 100–200, мы, запыхавшись, перешли на шаг. «Что же это такое? Как можно? Воровать, точнее грабить, у своих граждан! Позор-то какой! — стучало у меня в голове. — И ведь нельзя не подчиняться! Вот тебе и армия — освободители, образец для подражания!» Поняв, скорее предвидя, настроение новичков, сержант сказал, что продуктов не хватает, уговоры отдать излишки не дали результатов и мы по устному(!) указанию начальства (кто дал указание, сказано не было, догадывайтесь сами) участвовали в акции «реквизиция». «Берем понемногу у всех, ничего, они не обеднеют, а то начнутся грабежи и будет хуже, а то, что тайно, чтобы шуму поменьше и никто не придерется…» — примерно так закончил он свое объяснение. Выслушали мы эти откровения молча, пыхтя под тяжестью мешков, было противно и хотелось скорей сбросить эту ношу. Вот и кухня. Свалили все в кучу и скорей в землянку, забыться.

Такие «операции» проводили все части, редко проводили, когда приспичит, но частей-то много! Жители относились к этому по-разному, кто с пониманием, кто как к неизбежному злу, кто жаловался начальству, но, разумеется, безуспешно.

Еще раз меня взяли на подобную операцию по заготовке дров. Дело в том, что все пригодное для топки (редкие деревья, даже кустики, заброшенные остатки сгоревших построек) уже подчистили, наступили холодные ночи конца октября — начала ноября. Надо было найти топливо для кухонь и самодельных «буржуек». Верхнее начальство никак не шевелилось. Поэтому опять организовали поход в темноте в деревню к «намеченному» днем дому, опять старшина зашел к хозяевам, а мы по указанию сержанта схватили по бревну и полубегом прочь в наш лагерь. «Эти куркули не хотели добром отдавать, так ведь все равно взяли…» — ворчал сержант, не испытывая никаких угрызений совести. А я, да и другие, правда не все, испытывали эти угрызения, и была горечь от содеянного по приказу.

Вскоре, наверное, из-за жалоб жителей походы в деревню прекратились, но заготовка дров приняла иной вид. В один из холодных дней, помнится, выпал первый снежок, выделили команду человек 10–15 с топорами, пилами, лопатами и ломами во главе с тем же старшиной и сержантом. Команда, в которой был и я, направилась куда-то в сторону от лагеря. Шли долго по присыпанным снегом полям и наконец вышли к железной дороге. Она представляла собой одну восстановленную колею, по которой уже ходили поезда, и другую разбитую, разорванную на куски — это немецкие саперы взрывали пути при отступлении. Требовалось выкорчевывать шпалы из разбитой колеи, распиливать и уносить, как дрова, стараясь брать поврежденные, а целые оставлять. Закавыка была в том, как объяснил старшина, что делать это категорически запрещалось, вплоть до трибунала, штрафной роты и даже расстрела! Поэтому, сказал он, делайте все быстро, а я и сержант понаблюдаем, не идет ли патруль. Тогда бросайте все и бегом отсюда. Кто попадется, я не отвечаю. Очевидно, годная часть шпал предназначалась для восстановления 2-й ветки, но кто будет разбираться, взяли годное или негодное. Опять тащим, теперь государственное добро, подумал я с горечью. Но делать нечего. Закипела работа, хватали, что легче было выковырять и освободить от кусков рельс. Набрав посильную ношу, мы поспешно удалились. Патрули, к счастью, не появились. Вскоре нам зачитали приказ, запрещающий подобные заготовки с упоминанием пойманных «заготовителей» и их наказанием. Но на следующий же день отправили очередную команду с максимальными предосторожностями. Приказ приказом, а как готовить пищу? С подобными казусами я еще не раз сталкивался по разным поводам.

Между тем наступил ноябрь, и становилось холодно, особенно по ночам, как мы ни застилали толстым слоем соломы пол землянки и ни затыкали вход. Наступление на 1-м Белорусском фронте, в отличие от 1-го Украинского, приостановилось, бои стихли, и стало очевидно, что отправка на фронт откладывалась. Поступила команда разбить стационарный лагерь. Занятия прекратились. Мы рыли большую, глубокую, в рост человека, землянку — блиндаж на весь взвод управления (20–30 солдат с сержантами). Офицеры жили в отдельных землянках для 2–3 человек). Собственно, яма под землянку была двухступенчатая, широкая до 2 метров ступень глубиной 1–1,5 м для лежанки и проход вдоль лежанки шириной до 1 метра и глубиной до 2 метров. Это был первый мой опыт, пригодившийся в дальнейшем, когда пришлось много раз копать эти двухступенчатые ямы под блиндажи, большие и малые, тесные и просторные, с отделкой и без, в зависимости от обстоятельств.

Одновременно заготавливали бревна наката. По окончании рытья ямы укладывали накат сверху, укрепляли песчаные стенки сучьями с лапником, засыпали накат вырытой землей, предварительно уложив толстый слой лапника, чтобы песок сверху не просыпался. Застелили общую лежанку соломой. В проходе у входа поставили печку — огромную бочку с отверстиями для дров и трубы, в другом конце — сбитый из жердей стол с лампой-коптилкой, смятой сверху гильзой от снаряда, в которую наливался бензин и вставлялся фитиль. Жилище, теплое и по-своему комфортное, готово! Все землянки — блиндажи полка расположили в 2 ряда (для каждого дивизиона) в линейку вдоль берега речки. За несколько дней лагерь был готов. Решилась, наконец, и проблема с дровами. Вместе с бревнами для наката заготовили уйму дров в отведенной нам дубовой роще, и набеги за шпалами прекратились.

В том же ноябре, когда стало совсем холодно, нам, после очередной бани, выдали зимнее обмундирование. Обмундирование включало теплое белье, теплые портянки, телогрейку, ватные брюки, зимние рукавицы, ушанку, валенки. Возобновились занятия, в том числе нелюбимые всеми строевые. Однако не надолго.

Где-то после середины ноября, когда был освобожден Киев и 1-й Украинский продолжал наступать, прошел слух, что скоро и мы поедем на фронт. Очевидно, намечается операция и на нашем 1-м Белорусском фронте. Слух вскоре оправдался. В начале декабря рано утром мы проснулись от отдаленного шума моторов. Выбежали, к берегу и увидели вдали, за речкой, длинную колонну машин и тягачей с пушками, двигавшихся по дороге. «Наша гаубичная бригада пошла, — сказал один из старослужащих, — теперь очередь за нами, вся дивизия двинулась…» После завтрака, не прошло и часа, у нас объявили тревогу и начались быстрые сборы. Подъехал наш управленческий «Студебекер», и мы стали грузить вещи, катушки связи, ящики с приборами, печку с трубами, шанцевый инструмент (лопаты, ломы, грабли и прочее), шмотки старшины, личные вещи, в общем, все военное барахло. Огневики также погрузились, прицепили к своим «Студебекерам» пушки и все выстроились в длинную колонну машин с пушками и без таковых, летучками (штабными машинами с фанерными «салонами»). Прошла обычная проверка личного состава, и колонна двинулась в Орел на станцию.