Любимый ястреб дома Аббаса - Мастер Чэнь Страница 23

Я глубоко вздохнул под его выразительным взглядом. Взгляд этот говорил: не переживай, денег не возьму, откуда у тебя взяться деньгам.

Лежа в своем окровавленном углу, я уже успел подсчитать то, что звенело на донышке моего кошелька. Четыре дирхема. Один из них я мог бы вручить целителю, это было бы по крайней мере не совсем стыдно. В конце концов, на один дирхем можно купить целую овцу, живую или зарезанную, со шкурой, шерстью и мясом (что бы целитель делал с шерстью или кожей?), или огромный мешок фиников, или…

На три же оставшихся дирхема можно кормиться — но ведь где-то еще надо жить. И смешно надеяться, с такими деньгами, на обратный путь, даже если у меня хватило бы духу вернуться в винный дом за осликом. Если ослик — и дом, вместе с его волшебным вином, — еще существовали на свете.

Поэтому у меня появились вполне определенные мысли насчет того, что с этими остатками денег можно сделать.

На них следовало начать новое предприятие, которое хотя бы помогло мне вернуть силы за пару недель. И за это время придумать что-то поумнее. Как минимум, послать через кого-то письмо в Самарканд.

Знал я и о том, что это будет за предприятие.

Что я умею делать? Тут все просто, всего несколько дней назад я над этим размышлял. Прежде всего, мог торговать шелком (лучше всех в Самарканде, молчаливо добавил я), но для этого требовался немалый капитал, репутация, все то, что дом Маниахов завоевывал годами. Не говоря уж о том, как этот дом начал свою историю — с великого первого Маниаха, человека, который ездил с весьма деликатной миссией сначала к царю царей Ирана, потом к императору Бизанта. В результате чего в мире одной войной стало больше — но, пока шла война, в результате задуманной Маниахом сложной и хитрой операции был втихомолку создан знаменитый торговый путь к северу от моря Джурджан, в обход земель царя царей. И мир в результате изменился — да еще и к лучшему.

Такая работа, что было очевидно, в ближайшие дни меня не ожидала. И даже абрикосовых косточек на помойке можно было уже никогда не обнаружить.

Еще, как выяснилось, из меня мог бы получиться отличный караван-баши на пути из Самарканда в Чанъань и обратно. Но в нынешней ситуации это тоже вряд ли могло пригодиться. Так — а кто я еще? «Ты мальчик из хорошей семьи. А сейчас ты — дапирпат».

Вот и отлично. Значит, дапирпат. Такая работа в самый раз для человека, который еле-еле приходит в себя от раны. Тихая, сидячая. Осталось договориться кое о чем с целителем.

— Уважаемый Ашофте, — сказал я ему, — давайте начнем с самого начала. Итак, ваша больница вдруг перестала получать деньги от моего торгового дома. Произошло это (тут я вспомнил разговор с несчастным гением виноделия Адижером, который рассказывал мне, сколько времени он не видел никого из Самарканда) недели три-четыре назад. Так?

— Вы, значит, продолжаете утверждать, что ваше имя — Маниах, — устало отвечал мне целитель. — Хорошо. Два трупа у вашей лежанки и никакого следа тех, кто расправился с ними, — это почти доказательство. О вашем доме, знаете ли, многое рассказывают, и вот, пожалуйста… Допустим, вы и вправду Маниах — какой-нибудь там бедный родственник великих шелкоторговцев. Да, деньги от вашей семьи перестали поступать. Именно недели три-четыре назад. Хотите выразить мне сочувствие? Я найду, да, найду деньги здесь. Мне дадут. Пойду и попрошу. Если оторвусь от хорошо известного вам стола.

И госпиталь престанет быть нашим, мысленно добавил я.

— Деньги от семьи к вам придут, — заверил его я. — Но мне надо сначала прийти в себя. Как вы видели сами, у меня тут были всякие… неприятности. Поэтому я предлагаю вам все, что имею, — то есть себя. По вечерам я могу держать за плечи или ноги ваших раненых, как делал это уже два раза. Кстати, а тот, первый человек, который лежал там, когда меня привели, — он?…

— Умер, конечно, — угрюмо сказал Ашофте. — Кто ж такое выдержит. Так, что вы там только что говорили?

— Я буду работать на вас, — продолжал я. — Буду ухаживать за теми, что лежат там. Буду учиться.

— А за это, как положено ученику, сохраните свою лежанку и ту дохлую еду, которую мы здесь для вас наскребаем, — мгновенно понял он. — Тем временем найдете родных или друзей… Хм-хм. Вы не боитесь грязи и крови, мальчишка? Потому что этого тут у вас будет достаточно.

— Если путь целителя начинается с грязи и крови, — сказал я, — то пусть так.

— Путь целителя… — тяжело выговорил он. — Да нет, грязь и кровь — это и продолжение этого пути, и конец его. А начало — это когда вы смотрите на больного и говорите ему: я хочу, чтобы ты жил. Заметьте, он все равно может умереть. Но у меня тут лежат десятки, которые жили бы, если бы кто-то просто говорил с ними по вечерам, рассказывал потом мне, как идет их выздоровление. И вот еще что важно — чтобы кровь бежала правильно, надо разминать им руки, плечи, ноги, иногда осторожно — те места, где заживают раны. Нажимать на некоторые точки на теле. У меня это делать некому. А вот вы могли бы, простые вещи хотя бы выучили. Как я дошел до такого ужаса? — вдруг спросил он меня и себя. — Вы ведь слышали о школе Бухтишу в Джунди-Шапуре. Это не так далеко отсюда, в Ахвазе… Мы там целыми днями вели споры, что подмешать в лекарство, чтобы оно быстрее дошло до больного места. А в других случаях, наоборот, надо, чтобы оно шло туда постепенно и весь день. Мы придумали смеси разных лекарств с сахаром или с розовой водой. Все вроде бы по ромею Диоскориду, но очень, очень многое добав ил и от себя. А тут — какой там Диоскорид, несут людей, которым надо отрезать остатки ноги или руки. Какое тут целительство, если это попросту мясной ряд на рынке? Да, я принимаю ваше предложение, мальчишка, но не надо мне говорить больше про дом Маниахов. Целителем вы, может, и не станете, денег, может быть, и не принесете, но предложение ваше хотя бы честно.

Вздохнув, я отправился к своей лежанке.

А следующим утром начал новую жизнь.

Итак, как минимум — две маленькие кисточки для согдийского письма. И парочка камышовых каламов для солидности. Чернила в запечатанном воском кувшинчике. Палетка для того, чтобы вылить туда каплю чернил и макать кисточку. Ах, как бы найти палочку туши из Поднебесной империи, пару стружек которой растираешь на такой палетке каждый раз заново — ведь есть же это все где-то в Мерве.

На чем пишут тут? Бумага из Поднебесной наверняка есть, но это роскошь. Вот папирус, по два листка каждого сорта. И еще надо купить твердую дощечку, чтобы уложить ее между колен на ковре, а уже на дощечке поместить папирус. И еще ведь сумку, чтобы все это переносить, такую, чтобы чернила не разливались… Деньги, деньги…

О, великий бог Небесный, еще ведь коврик. Такой, чтобы передо мной мог сесть и клиент, с недоверием следя за движением моей кисти.

Тут до меня дошло, что к месту своей будущей работы мне придется перемещаться, таща, как ослик, все эти орудия труда. И коврик поэтому нужен с завязочками.

Все это происходило среди мервской толпы, от которой у меня уже начинала кружиться голова. Потому что то была толпа, где большая часть мужчин буквально излучала сияние от бород и шевелюр, выглядывавших из-под разнообразных повязок. Сияли разные оттенки красного — от шафранной желтизны до темно-багрового тона. Страна красных людей, называли в последнее время Иран в Согде, где к столь вызывающему способу ухода за растительностью на голове так и не приучились.