Возвращение Фабрицио - Марк Фруткин Страница 24

— Мести? Почему мести?

Уго отвернулся и принялся рассматривать нарисованное на стене окно.

— Одна история связывает меня с этой семьей. Давным-давно они причинили мне зло. Мне, потомку великого мантуанского рода. Они смеялись надо мной. Я любил одну из их дочерей. Я набрался храбрости рассказать главе семьи о своей любви.

— Нынешнему герцогу?

— Нет, его отцу. Он посмеялся над моим предложением. «Горбун? — фыркнул он. — С моей дочерью?» Затем он предложил мне место шута, чтобы развлекать девицу. Я согласился и с тех самых пор собирался отомстить.

Арлекин наполнил свой кубок, проливая вино на стол.

— Понятно.

— Наконец-то. — Уго зевнул. — Позже, сегодня вечером, мы отправимся в Кремону, в конюшни герцога. Мне иногда непросто выбраться из замка, но ты меня выведешь.

Когда город Кремона и его жители погрузились в чернила сновидений, две согнутые фигуры пробежали от одной тени к другой. Они остановились и побежали снова. Позади остался лежать на земле один из стражников герцога, рядом с окровавленной дубиной, которой его оглушили.

Две тени свернули за угол и вошли во двор перед конюшней герцога. Один нес деревянное ведро с веревочной ручкой. Из густой тени перед ними раздался собачий рык. Мастиф Уго молча прыгнул вперед, и через мгновение сторожевой пес лежал мертвый со сломанной шеей.

Арлекин придвинулся ближе и прошептал:

— Я не буду смотреть, что ты собираешься сделать. Я не могу.

— Заткнись, — прошипел Уго.

Он приоткрыл дверь конюшни, несколько лошадей вышли в ночь, привлеченные необычными звуками и запахами. Горбун ринулся по центральному проходу, открывая стальные двери и заглядывая внутрь.

— Сюда. Сюда! — В полумраке он размашистым жестом велел Арлекину подойти. — Неси ведро.

Белый жеребенок стоял в стойле, сено сбилось вокруг его ног. Он нервно повернулся, когда вошел Уго. Тот вытащил длинный нож из ножен на поясе, звук напоминал шорох зыбучего песка. Горбун не мешкал. Запрокинув голову жеребенка, он открыл длинную красивую шею. Глаза животного вдруг расширились от ужаса. Одним четким движением Уго перерезал тонкое конское горло, отделив голову от шеи.

Арлекин закрыл ладонями уши.

Через несколько секунд Уго стукнул Арлекина кулаком по голове, чтобы тот очнулся.

— Andiamo. [15]

Рука, державшая ведро, рукава и рубашка спереди пропитались кровью. Актер почувствовал головокружение.

— Ты получил, что хотел? — Да.

Горбун поднял ведро, и глупец заглянул внутрь. Сунув кулак в рот, он сдержал крик при виде конских глаз.

Вернувшись по своим следам, оба растворились во мраке, направляясь к городским воротам и дальше, за городскую стену, где их ждал в карете кучер Уго. Они помчались в Мантую. Уго велел кучеру сильнее хлестать лошадей, карета неслась по дороге, подскакивая на кочках.

Несколько дней Уго провел в лаборатории, комнате без окон в заброшенном крыле замка.

— Я использую особый состав, чтобы добыть страх из глаз коня, — объяснил горбун. — Я извлеку самую его суть и вместе с другими составами нанесу на свою скрипку. Увидишь, дурак. Это будет скрипка за гранью вообразимого. Великая работа. Мое имя узнают во всех европейских столицах, а этот Никколо, так называемый Мастер, станет никем. Никем.

Арлекин ждал на стуле за дверью, пес лежал у его ног. Иногда Актер беседовал с собакой. Иногда сидел молча и ждал, ни о чем не думая. Облупленная фреска в другом конце комнаты изображала батальную сцену далекого прошлого. Арлекин смотрел на нее и видел только белого коня. Запутавшись во времени, он думал, не тот ли это конь, которым стал бы жеребенок. Ему было грустно и совестно. Но дело сделано, что я могу? Он не думал, что горбун на самом деле злой человек. Арлекин видел, что тот мог делать руками, создавая прекрасный инструмент, видел, как нежно он обращается с псом, гладит по голове, шепчет нежные слова. Конечно, это горб заставлял мантуанца творить зло, влияние наследия, прошлое, что навалилось на него и вынуждало верить, будто ничего не изменится.

Судьба предназначила горбуну свою роль, и Арлекину тоже.

Счет его чудесам растет и растет неудержимо, словно люди состязаются друг с другом, рассказывая самые нелепые сказки. Похоже, предания о делах Камбьяти прокатились по округе словно чума. Видели ночью, как сидел он на ступенях собора, слушал, как ангел играет на скрипке, и плакал. Его шелковое платье снова превратилось в шелкопрядов, улетевших вдаль. Говорили, что он возводил огромные соборы в странных местах, но лишь на день: далеко среди полей, под водой реки По, плывущие среди облаков. Чудеса столь разные и постоянные, я даже начал подозревать, что некоторые из них могли действительно происходить.

— Демоны! Дьяволы!

Крик шел из почти беззубого рта служанки герцога и герцогини. Женщина бежала через площадь, шейный платок сбился набок, на лице застыл ужас.

Что происходит? Адвокат, услышав ее крик, подошел к окну и посмотрел вниз, на площадь, расчерченную полосами утреннего света и теней. Он увидел женщину, что металась из стороны в сторону и вопила. Десяток человек, затем два десятка, затем три сбежались на площадь, привлеченные криками. Неистовые крики становились тем громче, чем больше жителей Кремоны подходили и узнавали новость.

Адвокат сдержался, чтобы не броситься вниз, и продолжал смотреть. Скоро собралось человек сто, все причитали и размахивали руками. Из окна он видел, как люди расступились, пропуская герцога. Тот широким шагом вышел из узкого переулка на площадь, немного позади за ним, опустив голову, шла Элеттра. В поднятой правой руке герцог нес отрезанную, лишенную глаз голову маленькой лошади.

Dio mio! Адвокат дьявола поспешил вниз, в галдящую толпу. Несколько человек кричали, что это работа дьявола.

— Демоны! Ведьмы! — кричал монах-иеронимит, который был уже тут как тут, подстегивая толпу, поднимая волну ужаса и гнева.

Когда перед герцогом на землю положили мертвого сторожа конюшни, он схватил конскую голову за гриву, поднял ее выше:

— Кто бы это ни сотворил, поплатится жизнью!

Монах выкрикивал из толпы:

— Вот к чему приводит ваша жизнь в разврате, жизнь во грехе!

Никто в толпе не понял, говорил он про самого герцога или про всех жителей Кремоны. Они взволнованно топтались на месте.

Именно тогда на площадь, привлеченный суетой, вышел мальчик лет четырнадцати с уродливым ссохшимся ухом и чумазым лицом. Звали его Бруно, он был всем известный сирота и воришка, живущий за счет подаяний и отбросов, что оставались на улицах после базарных дней. Все знали, что месяцем раньше он стащил в соборе несколько подсвечников. Дон Меризи поймал его, а люди герцога выпороли в наказание.