Злой рок Марины Цветаевой. "Живая душа в мертвой петле" - Людмила Поликовская Страница 25

Еще говорила, что все поэмы

Гор – пишутся – так .

«Поэма Горы» создавалась, когда отношения с Родзевичем еще не были полностью порваны («Гора хватала за полы, / Приказывала: стой!»), «Поэма Конца», как писала Цветаева Пастернаку, – «гора на мне, а я под ней». (А в тексте – «Я не более чем животное, / Кем-то раненное в живот».) Уже первые строки «Поэмы Конца» – о несоизмеримости чувств героя и героини, о фальши, которой не чувствует Он, но которую моментально ловит Она.

В небе ржавее жести,

Перст столба.

Встал на означенном месте,

Как Судьба.

– Без четверти. Исправен?

– Смерть не ждет.

Преувеличенно-плавен

Шляпы взлет.

В каждой реснице – вызов.

Рот сведен.

Преувеличенно-низок

Был поклон.

Без четверти. Точен? —

Голос лгал.

Сердце упало: что с ним?

Мозг: сигнал!

А дальше – о трагическом непонимании (невозможности понимания) между Поэтом и не-Поэтом.

Движение губ ловлю.

И знаю – не скажет первым.

– Не любите? – Нет, люблю.

– Не любите! – Но истерзан,

Но выпит, но изведен.

(Орлом озирая местность):

– Помилуйте, это дом?

– Дом – в сердце моем. – Словесность!

Слишком разные значения вкладывают герои в слово «любовь».

…(Я, без звука:

«Любовь – это значит лук

Натянутый: лук: разлука»)

Рта раковинная щель

Бледна. Не усмешка – опись.

– И прежде всего одна

Постель.

– Вы хотели пропасть

Сказать?..

Для героя «Любовь, это значит: жизнь». Для героини – смерть («Яд, рельсы, свинец – на выбор!»). Вести такой диалог долго нельзя, и он заканчивается так, как только и может быть закончен: «Тогда простимся». Но поэма на этом не кончается. Расставание будет долгим и мучительным.

– Я этого не хотел.

Не этого (Молча: слушай!

Хотеть – это дело тел,

А мы друг для друга – души

Отныне…)

……………………………………………………

Колечко на память дать?

– Нет.

……………………………………………………

– Но книгу тебе? – Как всем?

Нет, вовсе их не пишите,

Книг…

Но расстаться все еще представляется невозможным («Расставаться – ведь это врозь, / Мы же – сросшиеся…»). Не только героиня, но и герой плачут от разлуки («Плачешь? Друг мой!.. Жестока слеза мужская: / Обухом по темени!). Но расставание – не прихоть, не случайность, не долг – а единственно возможный выход (если – выход). Потому как:

Жизнь – это место, где жить нельзя:

Ев-рейский квартал…

Так не достойнее ль во сто крат

Стать Вечным Жидом?

Ибо для каждого, кто не гад,

Ев-рейский погром —

Жизнь.

……………………………………………………

Гетто избранничеств! Вал и ров.

По-щады не жди!

В сем христианнейшем из миров

Поэты – жиды!

Цветаева была Поэтом. А все «поэмы Гор» пишутся так… Впрочем, зачем повторять в прозе то, что сказано в гениальных стихах. Будь наша воля – мы бы переписали обе эти поэмы целиком. Но жанр и объем книги не позволяют. Надеемся, что читатель сделает это сам. И – если в первый раз – завидуем ему черной завистью.

В январе 1925 года Родзевич уехал из Праги. А 1 февраля у Цветаевой родился сын – Георгий. Долгожданный. С первой минуты обожаемый (в семье его стали называть Мур). Кто был его отцом? Мнения как современников, так и исследователей расходятся. Послушаем Константина Родзевича: «К рождению Мура я отнесся плохо. Я не хотел брать никакой ответственности. Да и было сильное желание не вмешиваться. Думайте, что хотите. Мур – мой сын или не мой, мне все равно. Эта неопределенность меня устраивала… Я тогда принял наиболее легкое решение: Мур – сын Сергея Яковлевича. Я думаю, что со стороны Марины оставлять эту неясность было ошибкой… Сын мой Мур или нет, я не могу сказать, потому что я сам не знаю».

А вот свидетельство близкой подруги Цветаевой А.З. Туржанской: Марина Ивановна при ней сказала: «Говорят, что это сын К.Б. Но этого не может быть. Я по датам рассчитала, что это неверно».

Марина Ивановна действительно была уверена, что Мур – сын ее мужа. После родов она писала Пастернаку: «…не ревнуй, потому что это не дитя услады». Но в математике есть такое понятие – «малая разность». Если в цепочке вычислений вычитание производится между очень близкими величинами, конечный результат получается неверным. Расчеты могли и подвести. Тем более что фотография юного Родзевича очень похожа на фотографию Мура в том же возрасте. Но природа иногда откалывает шутки. Во всяком случае, кто бы ни был биологическим отцом Мура, Сергей Яковлевич принял его как своего сына.

Чтобы – по крайней мере на время – закончить с Родзевичем – эта книга все-таки не о нем, – расскажем вкратце о его дальнейшей судьбе. Это необходимо сделать хотя бы потому, что через несколько лет она снова переплетется с судьбой Сергея Эфрона – подчеркивая тем самым ее типичность.

Сначала – версия самого Константина Родзевича, данная им в автобиографии. С 1926 года обосновался в Париже. Сначала учился на юридическом факультете Сорбонны, а потом забросил учение и «втянулся в активную политическую борьбу на стороне левых французских группировок. Сотрудничал в «Ассоциации Революционных писателей и Артистов» (туда входили Барбюс, Арагон, Элюар, Пикассо и др.). В 1936 году, когда началась гражданская война в Испании, принял участие в пополнении Интернациональных бригад, а затем под псевдонимом Луис Кордес командовал батальоном подрывников. После поражения Республики вернулся в Париж к прежним занятиям – но ненадолго. После оккупации Франции вступил в ряды Сопротивления. В 1943 году был арестован и сослан в концлагерь. В мае 1945 года был освобожден русской армией в г. Ростоке. Два следующих года лечился в санаториях Франции и Швейцарии. Потом возобновил мою постоянную жизнь в Париже, совмещая мои личные интересы со стоявшей на очереди политической работой. Начал заниматься скульптурой. В заключение должен подчеркнуть: хотя большая часть моей жизни протекла за границей, моя идейная и эмоциональная связь с Родиной никогда не прерывалась».

Из этого текста прямо-таки выпирают какие-то недомолвки, недоговоренности, «фигуры умолчания». (Какая такая «политическая борьба»? Какие «повседневные занятия»?)