Злой рок Марины Цветаевой. "Живая душа в мертвой петле" - Людмила Поликовская Страница 26

Из Праги Родзевич уехал не прямо в Париж – год он прожил в Риге. Почему не сказал об этом в своей автобиографии? Когда В. Лосская настойчиво спрашивала его об этом, ответил, что в Риге в то время жил его двоюродный брат. Французский журналист Ален Бросса в своей книге «Агенты Москвы» как-то не принимает в расчет родственные чувства, он пишет, что именно в это время в прибалтийских республиках обосновались различные советские органы, и предполагает, что тогда-то и началось сотрудничество Родзевича с НКВД. Конечно, это не более чем гипотеза.

С. Эфрон на следствии покажет, что это он завербовал Родзевича. Но есть и «показания» Родзевича: «Я его (С. Эфрона. – Л.П .) не вербовал, но я с ним работал». Во-первых, можно ли безоговорочно верить показаниям, данным на Лубянке? А кроме того, Родзевич, как опытный разведчик, дабы не выдать себя, мог согласиться на предложение друга и разыграть поступление в советскую разведку, якобы впервые. Предположение А. Бросса уж очень «ложится» на дальнейшую судьбу Родзевича.

В автобиографии Константин Болеславович ничего не говорит о своем участии в евразийском движении (о евразийстве мы расскажем подробно позже, в связи с Сергеем Эфроном), а между тем это подтверждено документально. Известно также, что среди евразийцев было много провокаторов, специально засланных нашими «органами» или завербованных среди его членов. Опять-таки никакие документы не подтверждают, что среди них был Константин Родзевич. Но почему он упорно молчит?

В интервью В. Лосской он – очень двусмысленно – но все-таки намекает на свою связь с НКВД. «Поначалу работа моя – это был с моей стороны авантюризм в хорошем смысле, больше чем политические убеждения… Но работа была щекотливая».

И наконец – Испания. «Принял участие в пополнении Интернациональных бригад». Кто этим занимался? В Париже – «Союз возвращения на Родину», практически филиал НКВД. Многие выжившие в Испании бывшие белые офицеры «заслужили» советское гражданство, вернулись на Родину и там либо попали в ГУЛАГ, либо были расстреляны. Родзевич никогда не подавал прошения о возвращении в СССР. Почему? Кирилл Хенкин, хорошо знавший Родзевича, объясняет это так: «Он понимал, что возвращаться в Союз нельзя, он бы лучше повесился тут». А что бы он сделал, если бы получил приказ возвратиться? Очевидно, он такого приказа не получил. Очевидно, ценный агент, ни разу не «засветившийся», был нужен в Париже. Как сообщает сам Родзевич, после войны он два года лечился в санаториях. Откуда дровишки? Вероятно, были мощные спонсоры. Нового разведчика подготовить трудно – выгоднее поддержать старого, чтобы еще послужил. Подтвердить (или опровергнуть) эту версию еще предстоит.

Родзевич дожил до мировой славы Цветаевой (он умер в 93 года) и понял, что, сам того не желая, тоже попал в историю литературы. Всячески пытался оправдаться (молод был, глуп, виноват я перед ней, виноват). Впрочем, тут мы не станем упрекать его в неискренности: кое-что он действительно понял: «Она меня тащила на высоты для меня недосягаемые. Мне нужна была жизнь проще». Он никогда не хвастался своим романом с великой поэтессой и вообще не любил об этом говорить, но память о ней хранил, передал все ее письма (все ли? – этого мы никогда не узнаем) Ариадне Эфрон.

Итак, Родзевич, по крайней мере на время, исчезает, если не из сердца, то из жизни Цветаевой. Отношения Марины Ивановны и Сергея Яковлевича, во всяком случае внешне, восстанавливаются. «Жду, когда подгнившая ветка сама отвалится. Не могу быть мудрым садовником, подрезающим ветку заранее», – писал Эфрон Волошину год назад. И оказался прав. Снова – семейная жизнь, снова муж окружен заботой жены. И мальчик, который их сблизил. (Имя Георгий было выбрано Сергеем Яковлевичем.) «К этому мальчику испытываю особую нежность, особый страх за него.», – признается он сестре. И работа, работа, работа… Марина Ивановна уже через месяц после родов, в жутких бытовых условиях «налетами» начинает писать большую поэму – «Крысолов». Главы из книги Сергея Эфрона пробиваются в печать. Еще до рождения Мура статья (вероятно, глава книги) «О Добровольчестве» появляется в самом престижном журнале русской эмиграции «Современные записки». Она начинается с определения понятия «добровольчество», взятого из стихотворения Цветаевой «Посмертный марш» – «Добровольчество – это добрая воля к смерти». Эта статья снимает противоречия между мемуарами Я. Соммер, где говорится об Эфроне как о человеке, видевшем всю изнанку «лебединой стаи», и Р. Гуля, утверждающего, что Эфрон и в эмиграции оставался ярым приверженцем белой идеи.

«…погромы, расстрелы, сожженные деревни, грабежи, мародерства, взятки, пьянство, кокаин и пр. и пр.» – все это хорошо помнит и не думает отрицать Эфрон. Но воевала Белая армия «за родину, против большевиков», а большевики уничтожали Россию. Поэтому Эфрон не только не жалеет о том, что служил в Белой гвардии, но и говорит, что, если бы история могла повториться, он снова выбрал бы этот путь.

Очень точно называет Эфрон и главную причину поражения: отсутствие народной поддержки… А вот дальше идет уже что-то странное: «Он (народ. – Л.П .) пошел своей дорогой, – не большевицкой и не белой. И сейчас в России со страшным трудом и жертвами он пробивает себе путь, путь жизни от сжавших его кольцом большевиков». Это какой же путь? Трагедия России в том и заключалась, что народ (в большинстве своем) – кто от страха, кто поддавшись демагогическим лозунгам, кто просто от безвыходности – пошел за большевиками. Этого Сергей Яковлевич – на тот момент – не понимал. Он видел, что во время Гражданской войны народ – то там, то здесь – оказывал сопротивление большевикам. Но потом сопротивляться стало уже невозможно. Этого Сергей Яковлевич уже не знал. Действительность представлялась ему такой, какой он хотел ее видеть. Не здесь ли причина будущего (уже не очень далекого) перерождения белого офицера в советского агента?

Кончается статья патетически: «Наш стяг остался прежним. «Все для Родины» должно пребыть, но с добавлением, которое уже не дает повторения старых ошибок: «С народом, за Родину!» Ибо одно от другого неотделимо». Только непонятно, как это осуществить.

В письме к сестре Лиле: «…в Россию страшно как тянет. Никогда не думал, что так сильно во мне русское. Как скоро, думаешь, можно мне будет вернуться? Не в смысле безопасности, а в смысле моральной возможности. Я готов ждать еще два года. Боюсь, дальше сил не хватит». «Моральная возможность» – это надо понимать, что народ «простит» белогвардейцев и он, Сергей Эфрон, сможет ему послужить. И случиться это должно не позже чем через два года? А если нет – что тогда? «Безопасность» его не интересует. Звучит красиво. Но что конкретно это может значить? Он готов сесть в тюрьму? Но как на нарах служить народу? Или он не видит такой опасности, считает ее преувеличенной? Вопросы, вопросы, вопросы…

Начиная с 1924 года Сергей Эфрон – член редколлегии журнала «Своими путями» – органа Русского Демократического Студенческого Союза. Это журнал (литературно-художественный и общественно-политический) о путях к России. Множественное число было призвано свидетельствовать о том, что журнал признает: у каждого свой путь. И все-таки было некое общее для всех кредо, сформулированное в редакционной статье, открывающей первый номер: «Мы демократы и патриоты. И потому мы за возрождающуюся Россию и против ее сегодняшней власти. Наш патриотизм выкован борьбой за Родину, и его горение поддерживается тем, что мы знаем – Россия все-таки есть».