Бутырка. Тюремная тетрадь - Ольга Романова Страница 26

Свидание — это час общения по этой гребаной трубке, по которой никто не слышит ничего, скорее догадываемся по губам, да что-то пишем друг другу крупными буквами на бумажке и показываем. Это надо быть молодыми, зоркими и сообразительными. Положено два свидания в месяц. Например, одно — для матери, одно — для жены. Может, и хорошо, что у моего мужа больше никого нет, и мне не надо ни с кем делить свидания.

У бабушки, бившейся и кричавшей час у решетки, похоже, больше не было шанса пообщаться с сыном. Когда нас всех через час открыли и начали выводить и выдавать паспорта (при приходе на свидание надо все сдавать), бабушка начала биться о тюремщика: мол, как же так, вот было свидание, а не поговорила, трубка не работала, дайте же другую кабинку, верните сына… — А не положено, свидание было, и прошло. «Как же так, скажите Вашу фамилию», кричала бабушка. «Может, тебе еще и адрес сказать?». Вот и поговорили…

Звонил бывший сокамерник мужа, рассказал о нем новости. Его крепко заморозили за дневник, телефон ему передать никак не удается — «ноги» (это сотрудник «Бутырки», который берется передать что-то) даже деньги вернул. И предупредил, что в соседях у мужа стукачи. Бывший сокамерник сказал, что сразу после нашего с ним свидания их грузино-цыганскую камеру раскидали и мужа перевели в другое место. Его телевизор, потерянный в недрах «Бутырки», конечно, так и не нашли, чему муж несказанно рад: не было у него уже никаких сил смотреть про наших героических ментов на всех федеральных телеканалах. А не включать его было невозможно: есть же сокамерники, а они разные. Звонящий бывший сокамерник напомнил, что муж просил передать ему УК, УПК и УИК — имевшиеся у него куда-то подевались в процессе обысков, а в библиотечной тюрьме таких полезных — для арестованных, подследственных и осужденных — книг, разумеется, нет.

На этой неделе закончились конверты, надо пойти еще 100 штук купить. Когда мужа арестовали, первое, что я купила — упаковку конвертов. На разнообразные взятки (те, которые не в сумках относила; сумки я купила в тот же день) и гонорары адвокатам ушло ровно 100 конвертов за чуть-чуть неполный год. Может, в машине еще десяток конвертов лежит, для непредвиденных взяток. Два конверта в неделю расход получается. Ну, в общем, так оно и есть.

И еще большое и значимое достижение: я наконец-то заставила «Райффайзенбанк» взять у меня деньги за мужа. Почти год я добивалась, чтобы они приняли у меня деньги в счет погашения его давнего кредита, был суд, который освободил меня от процентов и штрафов (благо я быстро сообразила, что «Райффайзен» на них и рассчитывает), и обязал меня деньги отдать, а банк — деньги принять. И все равно я нанимала адвоката, он с этим решением ходил со мной в банк и мы потратили два часа (предварительно договорившись с юридическим департаментом), чтобы это решение выполнить. Без адвоката я бы не справилась. Банк жестко сопротивлялся и отпихивал деньги.

Дело было так. Когда мужа арестовали, я, божья коровка, обнаружила, что по всем на свете кредитам несу солидарную ответственность. И как жена, и как партнер — половина бизнеса была формально записана на меня. Мы всегда думали, что так будет лучше — оказалось, что так сильно хуже. С зарплатами и с арендами я справилась, с миллионными кредитами тоже потихоньку разбираюсь: там везде залоги были, они хоть и упали в цене вдвое, но зато и спасибо девальвации — в рублях брали, патриоты хреновы. С нетерпением жду второй волны.

Меньше всего я переживала за маленький — на фоне миллионов — остаток по кредиту «Райффайзенбанку», который был взят в 2006-м, и оставалось там до погашения 40 150,09 евро. Ан не тут-то было. Я ходила в банк почти год. С наличными, с безналичными, с рублями, с евро — с чем угодно. В разные отделения, в центральный офис, в другой расцентральный офис, писала заявления, объяснения — все бесполезно. Мой мобильный забит телефонами разнообразных сотрудников «Райффайзенбанка». Я написала десятки заявлений: «Прошу принять у меня средства в счет погашения обязательств в полном объеме; по договору поручительства я несу ответственность…» и т. д. Самое главное — заставить такое заявление взять. Чтобы банк поставил на нем штамп: заявление он видел, оно принято. То есть несите сразу два экземпляра. Параллельно с этим банк забрасывает телеграммами: срочно отдайте деньги. Беру телеграмму, беру деньги, иду в банк: не берут. Не такая доверенность, у Вас нет счета, Вы не имеете право за него вносить и прочая нечеловеческая чушь. Которую несут вовсе не операционистки, а начальники разнообразных отделений и департаментов. У меня есть отдельные папочки по банкам и кредитам, собираю туда все бумажки, двигаясь к разрешению нашей общей с конкретным банком проблемы. Моя папочка «Райффайзен» необъятна. Идиотизм, содержащейся в ней, беспределен. Судья Мещанского суда, увидев мою папочку со штампиками банка, с неподдельным интересом спросила двух юристок «Райффайзена»: а чего вы, собственно, хотите?

Конечно, по-хорошему, надо бы теперь с «Райффайзена» потребовать через суд оплатить мне издержки и гонорар недешевого адвоката. Но довольно четко осознаю, что скажет мне на это любой суд, покрутив пальцем у виска. Солидный банк, правовое государство — что еще нужно человеку, чтобы достойно встретить старость на Родине. Вот у «Райффайзена» тоже есть своя родина. Верю, что там он ведет бизнес иначе.

Как-то раз я спросила одного большого начальника из УФСИНа — а как люди становятся тюремщиками? Вот сидит парень в десятом классе и думает: «Петя пойдет на доктора, а Зина на учителя, а я пойду тюремщиком работать, пусть меня научат.» «Нет, — говорит начальник грустно — не так: есть три высших училища (в центральной России), туда поступают либо по принципу территориальной близости от дома, либо по соображениям легкого получения высшего образования, мол, в университеты все равно не возьмут, а тут перекантуюсь и поглядим. Так и остаются.» А потом образуются семейные династии, я даже одну такую знала, но начальник из УФСИНа сказал, что как раз ту, которую я знала, частично поперли (может, кстати, и не поперли, а наоборот, один на повышение пошел, кто их там разберет). И муж, и сокамерники его много чего рассказали про трудовые подвиги этой семейки, благо один из ее членов как раз с ними и работает вполне беззастенчиво.

В общем, у мужа на прошлой неделе отобрали при обыске его тетрадку очередную, дневник, который он вел с середины апреля. Конечно, не имели никакого права отбирать — он же его не пытался никому передать, просто писал. Вряд ли отдадут, но муж говорит, что восстановит обязательно. Он мне много чего рассказал за последнее время — не по телефону, сейчас эта тема для него закрыта. Писем от него тоже нет, хотя и пишет он их исправно. Это уже вопрос к товарищам тюремщикам. А как рассказывает — не скажу пока. Потом скажу.

Судя по всему, его в ближайшее время отправят в карцер, моего супер-опасного интеллигента с двумя университетами. В карцер отправляют после двух выговоров (то есть сразу на втором). Один он тут на днях получил. Дело было так. Влепили ему выговор за то, что муж кричал в окно. Зачем кричал, кому кричал (когда у него и так все со связью вполне наладилось), непонятно, да и не кричал никуда, говорит муж. Впрочем, была ли сцена из кинофильма «Крик-4», уже никому не докажешь, зато можно доказать другое. Дело в том, что в тюрьме закон не соблюдают прежде всего сами тюремщики. Муж, вооружившись законом о содержании под стражей и Исправительным Кодексом, быстро выяснил, что нельзя ему выговор лепить и в карцер сажать, предварительно не «отобрав» у него объяснения. Поэтому имеет он полное право писать жалобу прокурору по надзору за исправучреждениями. Ну, написал он заявление (что с ним стало, никому неизвестно, но все-таки). А ему на это и говорят: а не хочешь ли ты, мил человек, поехать в такую зону, куда Макар телят не гонял? Вот ведь нашли, чем испугать. Да у нас в стране везде люди живут, во многих местах даже добровольно. Поедем и к Макару. С детства привыкали.