Андерсен - Борис Ерхов Страница 27

Нет никакого сомнения, что Андерсен писал Риборг искренне, от всего сердца, что эта девушка сумела глубоко взволновать его. Этим объясняется небольшая приписка к письму, в которой поэт просит ее относиться к написанному как к действительно им прочувствованному, а не литературно-придуманному: «Ради всего святого, не подумайте, что все это лишь моя поэтическая греза. Целых три месяца мое сердце и ум в смятении, но больше я не могу жить в состоянии неопределенности, мне надо знать свою судьбу. Но… простите меня! Простите! Я не мог поступить иначе! Прощайте!»

Андерсен еще несколько раз видел Риборг — в театре и в гостинице, где остановились приехавшие за ней отец и сестра. После их отъезда Кристиан передал ему записку от нее:

«Прощайте, прощайте! Хотелось бы как можно скорее услышать от Кристиана, что Вы спокойны и веселы, как раньше.

Ваш искренний друг

Риборг» [104].

Вскоре после возвращения в Фоборг родители разрешили дочери выйти замуж за своего избранника. А ответом Андерсена на постигший его удар — он действительно долго переживал его, поскольку впервые признался самому себе в том, что обыкновенная, земная, а вовсе не литературная любовь ему не суждена, — явилось заключительное стихотворение из посвященного Риборг цикла:

Старинное гласит преданье: Жемчужины созданье Бедняжке-устрице, живущей в глубине, Лишь жизни стоит — не дороже! Любовь! Как перл была дана ты мне И стоишь мне того же! [105] Глава шестая, в которой поэт отправляется в поездку по Северной Германии, о путевых записках, литературной поденщине, критике, новом увлечении, депрессии и новом большом заграничном путешествии

Неудачная любовь сильно подействовала на Андерсена. Ради Риборг он был готов — или, во всяком случае, заявлял, что был готов, — стать простым чиновником или священником, то есть фактически отказаться от творчества, если бы она или ее родители того захотели. Кроме того, он впервые на собственном опыте испытал, что, при всей ее возвышенности, роль идеального (а значит, и трагического) героя в реальной жизни исполнять нелегко. Как бы то ни было, 1 января 1831 года он выпустил свой второй поэтический сборник под названием «Фантазии и наброски», в который под общим названием «Мелодии сердца» поместил несколько посвященных Риборг стихотворений. Другие произведения сборника также носили отпечаток неудавшейся любви. Ингеман, которому он послал книжку, отметил в ней «страдальческое настроение души» автора, а об одном из стихотворений — «Жизнь есть сон» — написал, что если в нем отображено нечто личное, то судьба подвергла поэта действительно «жестокому испытанию». Вместе с тем он предупреждал автора об опасности подражать настроениям, проникнутым мировой скорбью, «байроновской поэзией отчаяния». 18 января Андерсен ответил ему:

«Вы совершенно правы, мои стихотворения вызваны не фантазией, а самой действительностью. И, увы, последняя так несчастна, как только можно вообразить. Душой и мыслью я привязан к одному-единственному существу., возвышенному и ребяческому, каких я до сих не видел… увы, меня пронзает острая боль: она помолвлена и в следующем месяце выходит замуж… Я впервые познакомился с ней летом; ее семья самая уважаемая в городе, а я и ее брат, мы оба были студентами. В их доме я провел всего три дня и, когда почувствовал то, чего никогда не чувствовал прежде, и услышал, что она помолвлена, тут же уехал, но здесь, в Копенгагене, мы снова встречались (целые три недели)… как странно, я не понимаю самого себя, Господь слишком строг ко мне. Лучше бы я умер, счастливым мне никогда не быть!»

Последняя фраза стала чуть ли не самой частой в письмах поэта того времени, и Йонас Коллин, заметив, в каком подавленном настроении находится его подопечный, посоветовал ему совершить путешествие за границу. Андерсен с энтузиазмом на его предложение откликнулся: первые литературные успехи принесли ему изрядную сумму денег, которой он теперь мог свободно располагать.

Его выбор пал на Северную Германию. Незадолго до того ее посетили Ингеман, ездивший к немецкому писателю-романтику Людвигу Тику, и Хенриетта Вульф, бравшая уроки живописи у жившего в Дрездене норвежского художника Юхана Кристиана Даля. 16 мая 1831 года Андерсен отправился в путь. Его маршрут пролегал через Любек, Гамбург, Брауншвейг, Гослар, гору Брокен, Айслебен, Галле, Лейпциг и Берлин. Вскоре после возвращения в Копенгаген Андерсен выпустил выдержанные в свободной манере, напоминающей стиль «Путешествия по Гарцу» Генриха Гейне, «Теневые картины путешествия по Гарцу, Саксонской Швейцарии и прочим местам летом 1831 года».

Эта книга сильно отличается от фантастической «Прогулки на Амагер». Ее повествователь совсем не вмешивается в ход событий и не вступает в диалог с вымышленными фантастическими персонажами. Он видит себя художником, набрасывающим на стеклянные пластины «волшебного фонаря» эскизы реальной местности, а также портреты писателей и случайных попутчиков. Иными словами, он не творит действительность, давая волю своей фантазии, как в «Прогулке», а просто передает дорожные впечатления, расцвечивая их жанровыми зарисовками, местными легендами, литературными пейзажами или же стихами собственного сочинения. Вот как живописует он горный вид:

«Окружающая природа почти подавляла своим величием, и, казалось, она глядит на меня как-то уж чересчур свысока. Тогда я схватил бумагу и карандаш и решил показать, кто над нею все-таки господин!»

Своей грозной миной меня запугать Тебе не удастся, громада немая! Не думай и ты от меня убежать, Бурливая речка, шалунья живая! И птичка, что прочь улететь норовит, И ты, моя речка, и скалы, и горы — Все, все на бумаге здесь прочно стоит! На что мои пали пытливые взоры, Тому не избегнуть уж власти моей [106].

Впечатления от видов природы становятся тем ярче, чем более глубокое человеческое измерение («романтичность», как пишет Андерсен) они под его пером приобретают. Совсем в тютчевском духе он пишет:

«Романтичность придают местности не громадные горные массивы с их необозримыми лесами и высоким кустарником, теснящимся у извивов бурной реки, и не каменные развалины разрушившегося жилища. Она возникает в картинах природы, овеянной преданиями; именно они придают ей магическое освещение, поднимающее ее до красот духа, именно тогда мертвые массы камня обретают жизнь; они более не служат безликой декорацией, а наполняются действием, и каждый листочек, каждый цветок на них превращается в поющую птицу, а ручей — в извилистый поток, который звучит вечно журчащими аккордами, сопровождающими мелодраму духа» [107].