Киплинг - Александр Ливергант Страница 27

Одним из таких непрошеных посетителей оказалась совсем еще молодая женщина, которая однажды зимой забрела в Брэттлборо в снежную бурю, была впущена в «Наулаху», отогрета, накормлена, после чего заявила, что едет из Нью-Йорка с целью взять интервью у великого писателя. Когда в интервью ей было вежливо, но непреклонно отказано его женой, юная журналистка по возвращении в Нью-Йорк, позабыв о гостеприимстве, оказанном ей в доме Киплингов, жестоко, по-репортерски отомстила: на следующий день интервью, и предлинное, в нью-йоркской газете появилось. Оно было выдумано от начала до конца, и Киплинг оказался выставлен в нем в самом неблагоприятном свете… И не в последний раз.

В целом, однако, жилось и работалось в «Наулахе» Киплингу замечательно — быть может, как никогда раньше. «Чем я здесь только не занимаюсь, — пишет он осенью 1893 года Хенли. — Чищу конюшню и канализацию, чиню мебель, работаю по дому. Это меня забавляет и отвлекает от слов, от того, как их складывать». Особое удовольствие доставляет ему их с Кэрри обособленная жизнь, то, что на теперешнем языке называют приватностью. То одиночество, которым он так тяготился в Лондоне в 1890–1891 годах, да и на первых порах в Брэттлборо, теперь не может не радовать. «У меня есть время, свет и покой — три вещи, которыми так трудно обзавестись в Лондоне», — говорится в письме Киплинга Уильяму Хайнеманну. «Работается легко, как никогда. Хочется писать и писать» — а это из письма профессору Нортону, датированного февралем 1895 года. «Независимо от того, начнется война или сохранится мир, этим безумием прерывается моя насыщенная, полноценная жизнь в этих местах, и это для меня самое грустное», — пишет Киплинг тому же Нортону годом позже в разгар нешуточного англо-американского конфликта, когда летом 1895 года США выступили на стороне Венесуэлы в ее пограничном споре с Британской Гвианой.

Битти тоже живет насыщенной, полноценной жизнью, отлично совмещая обязанности подрядчика и друга: нанимает рабочих, пригоняет волов и лошадей, косит сено, занимается дренажем, словом, ничего не скажешь, работает на совесть. И одновременно устраивает у себя чудесные вечеринки, где всегда сытно и пьяно, где танцуют до полуночи и где играет привезенный из города скрипач. А нанятая Киплингами няня ухаживает сразу за двумя детьми — за младшей Джозефин и старшей Марджори… Семейная идиллия! А где же обещанный «путь беды»? — вправе поинтересоваться читатель. Беда подступает.

Начать с того, что Бейлстиры и Киплинги очень уж разные. Киплинги — в быту типичные британцы: переодеваются к ужину, сдержанны, молчаливы, не водят дружбу с кем попало. Битти Бейлстир — типичный американец: душа общества, забулдыга, болтун, выпивоха, скандалист. Киплинги сходятся лишь с некоторыми, избранными членами местной общины, вроде доктора Конланда, Битти дружит со всеми подряд. «Рад», как называет Киплинга Битти, не пьет и прекрасно обеспечен, Битти, напротив, очень даже любит выпить, при этом беден, в долгах как в шелках.

Во-вторых, Кэрри, женщина практичная, но не слишком проницательная, с самого начала повела себя неосмотрительно: держалась с братом свысока, как с нанятым подрядчиком (каковым он, собственно, и был), вызывала его к себе «на ковер» два-три раза в неделю, требовала скрупулезного отчета за каждый потраченный цент, дотошно проверяла все его расчеты, исходя из «презумпции виновности»: пьет — значит, ворует. Легкомысленный и покладистый, да еще постоянно нуждающийся в деньгах Битти по этому поводу особенно не переживал, зато Мэй за мужа обижалась, и обида эта копилась.

Ну а в-третьих, по мере того как строительство подходило к концу, иссякали и средства, которые регулярно извлекал из «Наулахи» подрядчик Битти. В довершение всего, вернувшись осенью 1894 года из Англии, Киплинги наняли, в придачу к повару, двум няням и служанке, еще и кучера, некоего Мэтью Ховарда, и этот невысокий, смазливый кокни, обрюхативший добрую половину местных девиц, начинает исполнять в «Наулахе» обязанности приказчика, ранее возложенные на Битти. Он отбирает у Битти хлеб, Битти, лишившись заработка, начинает жить в долг, пьет все больше и больше и, естественно, ожесточается; отношения его с сестрой и шурином, особенно с сестрой, прежде безоблачные, портятся на глазах, причем в первую очередь портятся, как это всегда и бывает, отношения между женами: Кэрри, сестра старшая, положительная и обеспеченная, одалживает брату, бездельнику и скандалисту, деньги, платит по его векселям и тем самым его унижает.

С лета 1895 года отношения между родственниками-друзьями-соседями мало напоминают недавнюю идиллию и вскоре окончательно заходят в тупик. Кэрри с братом и его женой больше не разговаривает, в случае же крайней необходимости обменивается записками. В Брэттлборо «общественное мнение», нетрудно догадаться, на стороне «униженных и оскорбленных». «Общий глас» таков: покладистого, благородного «своего парня» терроризируют неблагодарная богатейка сестра и ее муж, спесивый британец, который и в церковь не ходит, и держится особняком, и в разговоры не вступает, а ведь Битти, между прочим, три года на них вкалывал.

И тут «богатейка сестра» совершает очередную ошибку. Когда в марте 1896 года, спустя месяц после рождения у Киплингов второй дочери Элси, Битти объявляет себя банкротом, Кэрри — известно, куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями, — предлагает Битти и Мэй, что если брат покинет «Кленовый лес» и пойдет работать, то она готова на первых порах помогать его семье материально и даже взять на воспитание их дочь. Подобной благотворительности жена Битти простить Кэрри никак не могла — подумать только: взять на воспитание ребенка при живых-то родителях! — и сделала все, чтобы настроить мужа против Киплингов. Развязка наступила спустя два месяца.

Шестого мая Киплинг едет на велосипеде мимо «Букового леса». На склоне холма он падает, поднимает велосипед, и тут его настигает несущийся на лошади, по обыкновению во весь опор, Битти. Он очень зол: на днях доброхоты рассказали ему, как Киплинг, зайдя в местную забегаловку, объяснял полковнику Гудхью, что Битти «сам себе враг». «Последний год, — пожаловался будто бы полковнику Киплинг, — я вынужден был его содержать. Носился с ним, как с младенцем». Это «носился с ним, как с младенцем» переполнило чашу терпения младшего Бейлстира.

— Эй ты! — кричит он, угрожающе размахивая хлыстом и слезая с лошади. — Слышишь, мозгляк? Мне с тобой поговорить надо.

— Если вам есть, что мне сказать, можете сказать это моему адвокату, — невозмутимо отозвался Редьярд.

Тут Битти, разразившись проклятиями, принялся обвинять Киплинга в том, что тот распространяет про него сплетни, всячески его унижает, и потребовал извинений. Извинений не последовало.

— Если в течение недели, — пригрозил Битти, — ты не откажешься от лжи, которую обо мне распространяешь, я тебе, черт побери, мозги вышибу!

— Вы хотите сказать, что если я не извинюсь, то вы меня убьете? — уточнил Киплинг.

— Богом клянусь, именно так я и поступлю, — проревел Битти.

— В таком случае, — столь же невозмутимо продолжал Киплинг, — за последствия вам придется винить только самого себя.

— Ты еще смеешь мне угрожать, ублюдок! — гаркнул Битти и умчался прочь.