Дамы и господа - Людмила Третьякова Страница 28

Муж часто уезжал в Киев, где у них был прекрасный особняк, или к матери и сыну в Трескенде. Когда Элиму исполнилось двенадцать лет, он отвез его в дорогой пансион в Швейцарии.

Отдохнуть от тяжелой домашней обстановки стремилась и Елена Петровна. Всякий раз, когда Павел Павлович провожал ее и детей в Киев или в Петербург, ей казалось, что у него вырывается вздох облегчения.

Это было ужасно! В тридцать лет оказаться в положении соломенной вдовы. И все-таки Елена Петровна еще лелеяла надежду наладить с мужем теплые отношения. Она писала письма, не жалея ласковых слов, спрашивала о его здоровье, рассказывала о домашних делах. В ответах же, получаемых ею, было много разных подробностей, расспросов о детях — и ни капли живого чувства к ней.

Елена Петровна плакала ночи напролет, металась по комнатам. Ей пришла в голову мысль попросить помощи у высших сил. Она зачастила в церковь, надеясь найти уте­шение в беседах со своим духовником.

…Сан-Донато было для Демидова неизмеримо большим, чем просто поместьем. Сколько времени прошло, а он про­должал тяжело переживать эту потерю. С ним случилось что-то вроде апоплексического удара. Человек отменного здоровья, он вдруг сдал, обмяк, постарел. А ведь ему было- то всего немного за сорок! Но жизнь не приносила радости. Его мучило ощущение, что все идет вкривь и вкось, без смысла и цели.

С такими невеселыми мыслями Павел Павлович ехал обычно к матери, единственному человеку, от которого у него не было тайн и на чью помощь он всегда мог рассчитывать. Бог мой! Ведь ей уже исполнилось семьдесят пять, но она была все так же бодра, энергична, рядом с ней неразреши­мые, казалось, проблемы превращались в мелкие, не более того, неприятности.

Аврора Карловна настраивала сына на оптимистиче­ский лад: пока человек жив, он может начать новую жизнь, искупить свои грехи и ошибки — Бог каждому посылает такую возможность. Надо только прозреть, ничего не бо­яться, побольше спрашивать с себя и научиться прощать. Ее счастье было в том, что ей удалось сохранить светлый взгляд на мир и на окружающих, хотя нередко приходилось сталкиваться с черной неблагодарностью.

Смеясь, мать говорила сыну, что не слишком, видимо, прогневила Бога — он указал ей, каким образом надо распоряжаться такой опасной вещью, как богатство. Тут все у Авроры Карловны было продумано. Каждое утро она начинала с разбора просьб, изложенных в письмах и записках. Их приносил камердинер, по заведенному пра­вилу обходивший с подносом тех, кто обращался к Авроре Карловне за помощью.

По прочтении этой корреспонденции она назначала опре­деленную сумму каждому просителю или бралась составлять ходатайство в государственные органы о приеме на службу, на учебу. Писала в суды о несправедливостях, нанимала адвокатов, устраивала лечение у хороших врачей.

Иногда причитающейся ей доли доходов от уральских заводов на все это не хватало. Тогда Аврора Карловна потихоньку продавала свои украшения, а порой, как гово­рили, занимала даже у собственных слуг. Устроенный ею Дом милосердия в Гельсингфорсе по-прежнему оставался образцовым пристанищем для бедствующих женщин.

Видя жизнь матери, наполненную смыслом и благород­ными заботами, Павел Павлович чувствовал прилив сил. Хандра отступала. Часами они гуляли по окрестностям. Она хвалилась своими цветниками и оранжереями, где все было сделано «по науке», причем с большой фантазией, и прекрасно ухожено.

Дом, в котором жила Аврора Карловна, был устроен без излишней роскоши, но отличался уютом и удобством. Из Петербурга хозяйка перевезла сюда вещи, радовавшие глаз и милые сердцу, независимо от их материальной цен­ности. Впрочем, на стенах висели первоклассные, огромной стоимости полотна голландских мастеров, портреты дорогих хозяйке людей: финской родни, Демидовых, Карамзиных, ее первой любви — Муханова. Фотографии в рамках: обе невестки, внуки и внучки…

Рядом с креслом, в котором обычно сидела Аврора Кар­ловна, читая либо рукодельничая, стоял секретер красного дерева. Здесь, переплетенные в альбомы, хранились листки с мадригалами Баратынского и Вяземского, полные любви и нежности письма Андрея Карамзина, ученические тетра­ди Павла, первые рисунки, а скорее каракули, маленького Элима. Рядом платиновая шкатулка с украшениями — свадебный подарок Павла-старшего.

— Знаешь, — признавалась Аврора Карловна, — ни один из наших дворцов для меня не может сравниться с этим домом. Конечно, он обыкновенный, деревянный, но для меня — сущий рай. Вот смотри, здесь вся моя жизнь — в этих вещицах и рамках. Что ты улыбаешься? Стыдно насмешничать над старушкой. — Она и сама начинала сме­яться. — Состаришься — вспомнишь меня, тоже будешь собирать и беречь милую сердцу дребедень.

К концу дня со второго этажа, где находились личные комнаты, спускалась компаньонка и помощница Авроры Карловны в делах благотворительности — тогда они втроем садились за ужин. Мирно прошедший день заканчивали на террасе, любуясь заходящим солнцем.

Всякий раз Павел Павлович с неохотой уезжал от матери: в сущности, она всегда оставалась единственным любившим его человеком. С тоскливой мыслью иной раз он думал: как ему жить, когда ее не станет?

…О смерти Павла Павловича в сорок пять лет говорили как о совершенно неожиданной. Последнее время на здо­ровье он не жаловался и даже ездил охотиться в Африку. Но возможно, какие-то мрачные предчувствия у него были, недаром писали, что «он уехал умирать в Италию».

Домашний доктор никак не ожидал столь быстрого и печального развития событий. Позже в газетах появилось сообщение, что Павел Павлович скончался «от нарыва в печени».

В Пратолино возле больного не было ни единой родной души. Понимая, что умирает, Демидов попросил привезти из Швейцарии старшего сына, которому шел семнадцатый год. Элим приехал за несколько часов до кончины отца.

Наверное, желание умирающего было продиктовано здравой мыслью: Элим быстрее остальных родственников мог добраться до Пратолино. Хотя не исключено, что у Павла Павловича имелись и другие причины видеть именно старшего сына. Это предположение подтверждают строки, оставленные подругой Марии Демидовой: «Я никогда не могла смотреть на Элима без волнения, так как я находила в нем прекрасные черты и взгляд его покойной матери».

И не эти ли черты, не этот ли взгляд — самое дорогое и незабываемое — хотел увидеть Павел Павлович перед тем, как уйти в вечность?

…Аврора Карловна отправилась из Финляндии в Италию, чтобы привезти прах сына и похоронить его в семейной усыпальнице «на заводах». Так было заведено: рожденные за границей и подолгу жившие там, на вечный покой Демидовы возвращались даже не в Петербург, а «к себе» — на Урал.

Можно ли описать состояние несчастной матери, когда ее экипаж приближался к Пратолино, где во временной могиле был похоронен ее сын? Вдвоем с Элимом они про­вели еще несколько часов у гроба, приготовленного к дол­гой дороге в Россию. Ехать предстояло через всю Европу. Впереди были Петербург, Москва с ее огромным стечением народа, пришедшего на панихиду.

Елена Петровна с детьми встретила прах мужа в Киеве. Далее водным путем гроб повезли через Пермь до послед­него пункта следования — Нижнего Тагила.