Судьба империи. Русский взгляд на европейскую цивилизацию - Тимофей Сергейцев Страница 28

Такая дискуссия должна быть частью обязательных процедур функционирования открытого сословия, формально и институционально закрепленной за корпусом граждан, выборных магистратов или сословных должностных лиц. В рамках такого проекта есть возможность какой-либо репатриации «белого» социального элемента.

Технической демократии как одному из механизмов осуществления власти, установления фактического баланса отношений между обществом и государством, разрешения конфликта допустимых интересов есть куда развиваться, если отбросить идолов всеобщей демократии, если освободить демократическую технику от светской демократической веры.

Россия имеет все возможности участвовать в развитии этой полезной демократии, которая есть содержательный способ вовлечения масс населения в деятельностные и исторические процессы, предполагающие активность личности. Поэтому не существует никакого «стандарта демократии». Есть открытый, развивающийся, незавершенный проект европейской цивилизации (как и коммунизм), могущий и обязанный иметь уникальные национально-исторические варианты реализации. В том числе и в плане процедурно-формальном.

Поэтому правильнее в плане проектной демократии говорить о демократизации управления, а не о демократизации власти. Первая должна сделать процессы управления публичными и доступными, превращать управление в самоуправление. Вторая – демократизация власти – в современном мире служит для дробления крупных многонациональных государств на этнические общины и группы местного эгоизма.

Необходимость дальнейшей демократизации управления стоит равным образом и перед Россией, и перед континентальной Европой, и перед США. В своей основе она представляет собой, прежде всего, раскрытие и освоение закрытого олигархической, сословной (и государственной) тайной социального знания о действительной истории и действительном устройстве общества.

Формирование и осознание собственного и общего публичного интереса большими группами (массами) людей есть непременное условие участия населения в политической жизни. Гражданин должен быть способен разобраться в том, что есть зло, а что есть благо для него самого, для его семьи, для его общины, для его страны. А разобравшись, должен быть способен сделать правильный политический выбор, который «нелинеен» и не может быть простым «зеркальным» отражением экономических, этических и других частных устремлений. Только такая конструкция самоопределения позволяет говорить о действительных интересах гражданина. Такая способность к политическому самоопределению есть основное и единственное условие его устойчивости (иммунитета) от внешней идеологической и политической интервенции. Она же должна лежать в основе процедур, порождающих права на участие во власти, осуществление государственных полномочий.

Нашей проектной задачей является в том числе формирование общественных движений нового типа, способных формулировать и отстаивать интересы больших групп населения страны, в пределе – национальные (имперские) интересы за пределами открытого сословия. Такие движения сами не являются актантами воспроизводства власти в отличие от политических сословных сил. Главное назначение этих движений заключается в участии в публичной дискуссии, обязательной для политических сил открытого сословия, а отнюдь не в проявлении лояльности к одной из них.

К началу ХХ века социализм окончательно стал основной действительной идеологией цивилизованных европейских стран континента. Мы не были исключением. Так что вопрос был только в том, кто какую модель социализма разовьет.

До США практика социалистического строительства добралась вместе с Великой депрессией и последовавшей политикой Рузвельта. Сегодня социалистическая структура общества в Западной Европе (и в США) замаскирована демократической светской верой и называется потребительским обществом.

Построенный нами (и нами же самими разрушенный) социализм был радикальным (в поздней стадии – развитым, это точное самоназвание), конкурентным по отношению к Западной Европе и вынужденно военным, начиная с Первой мировой войны и интервенции и кончая войной холодной.

Мы далеко зашли в реализации этого проекта, но наш исторический опыт пока не осмыслен, в первую очередь нами самими.

Мы полностью реализовали тезис «о возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране».

Мы создали государственное управление суверенным (конкурентным, лидерским) хозяйством со специфической технической экономикой.

Однако мы заимствовали и приняли идеологию и язык потребительского общества, внеся тезис (вульгарно выдернутый из сталинского контекста) о необходимости удовлетворения неуклонно возрастающих потребностей советских людей в программные документы партии и догматику коммунистической религии. За что заслужили от Китая и европейских левых справедливое обвинение в оппортунизме и чем положили начало разрушению собственного властного дискурса.

Западноевропейское и тем более американское общество потребления, созданное после Второй мировой войны как оппозиция социализму СССР, сразу проектировалось как компромисс с обществом капитала. Надо было и массы накормить (и перекормить), и чтобы буржуям сверхприбыли достались. Для этого необходимо было привлечь избыточные ресурсы, избыточные даже по сравнению с обычным стремлением капитала к сверхприбыли (что нормально для исторического опыта колониальных империй). Наши ресурсы с самого начала были ограничены пусть большой, но одной страной. Так что наш социализм обязан был быть аскетичным, а не гедонистическим. Но дело не только в уровне потребления. На историческом опыте мы исследовали, что может (и должно) быть обобществлено, а что останется или впервые станет индивидуальным. Процессы индивидуализации и коллективизации (коммунализации) за ХХ век сформировали на материале городских коммун общемировые привычки европейского цивилизованного человека в стремлении как к уединению, так и к общению.

Советский человек, как и западноевропейский (американский), всю свою жизнь стремился заиметь индивидуальное жилье, а в нем – индивидуальные комнаты для членов семьи. В праздники и мы, и «они» стремимся собраться на площадях. Улицы городов (за редчайшим исключением) не могут не быть в общем использовании. Современный городской коммунализм, сложившиеся стереотипы потребления в рамках городского образа жизни задают тот общий формат жизнеустройства европейской цивилизации, который уже не делится на «социалистический» и «капиталистический» сектор.

Житель мирового города, существующий исключительно через доступ к финансам, является универсальным буржуа. Разница только в количестве денег и престижности (относительном качестве) потребляемых благ. Таким образом, главным социальным процессом в таком обществе становится распределение. Знакомо?

Отличие между компромиссным (т. е. либеральным, буржуазно-демократическим общественным) социализмом и радикальным (т. е. советским, военным, планово-хозяйственным, государственным) заключается в общем количестве распределяемых ресурсов и благ. Это количество определяет лимит затрат на индивидуальный гедонизм как бедных, так и богатых, а также на допустимую разницу в потреблении и социальном престиже (статусе) «верхов» и «низов». Либеральный индивидуалистический социализм второй половины ХХ века, построенный в США и Западной Европе, питается ресурсами всего мира. Советский государственный социализм опирался на собственные ресурсы «отдельно взятой» страны. Что ж, осажденная крепость чаще всего проигрывает. Но это не значит, что либерально-социалистическое сообщество не столкнется с той же проблемой, с которой в свое время столкнулся СССР. Мировой финансовый неоколониализм не вечен. И социализм дефицита станет реальностью всего мира.