Последние сто дней рейха - Джон Толанд Страница 28

Черчилль ликовал так же, как накануне ликовал президент Рузвельт.

— Разумеется, Франция может заявить, что не будет присоединяться к Декларации и сохранит свои права на будущее, — со строгим выражением лица сказал Черчилль.

Все рассмеялись.

— Мы должны принять это во внимание, — лукаво ухмыляясь, добавил Черчилль.

Даже хмурый Молотов подыграл Черчиллю.

— Мы должны быть готовы получить жесткий ответ, — сказал он.

Дружеское веселье прекратилось так же неожиданно, как и началось, когда Черчилль вернулся к вопросу о репарациях. Он считал, что 20 миллиардов долларов, половина из которых должна быть выплачена России, смешная сумма, но высказался об этом более деликатно.

— Наше правительство поручило нам не упоминать конкретные цифры, сказал он. — Пусть Московская Комиссия (по репарациям) сделает это.

Сталин ожидал такого ответа от Черчилля и не проявил никаких эмоций, но искренне обиделся, когда Рузвельт заметил, что также опасается упоминать конкретные суммы, поскольку это заставит многих американцев думать о репарациях только в долларовом выражении.

Сталин что-то сердито прошептал Андрею Громыко, тот кивнул головой и подошел к Гопкинсу. После короткого замешательства Гопкинс быстро написал записку, в которой говорилось: "Господин президент,

Громыко только что сообщил мне, что, по мнению маршала, Вы не поддержали Эда в вопросе о репарациях и, таким образом, стали на сторону британцев. Его такая ситуация беспокоит. Может, стоит поговорить с ним об этом позднее.

Гарри".

Сталин возбужденно заметил: "Думаю, мы можем быть абсолютно откровенны". Затем более громко и требовательно сказал, что никакие товары, вывозимые из Германии, не компенсируют огромные потери Советского Союза.

— Американцы уже согласились взять за основу двадцать миллионов долларов! — сказал возбужденно Сталин, даже не заметив, что оговорился. Означают ли ваши слова, что американская сторона отзывает свое согласие?

Сталин посмотрел на Рузвельта с обиженным и оскорбленным видом.

Рузвельт быстро отказался от своих слов. Ему меньше всего хотелось жестких споров по вопросу, который он считал относительно незначительным. Его беспокоило только одно слово, и он сказал:

— Для очень многих людей слово «репарации» означает «деньги».

— Мы можем употребить другое слово, — пошел на уступку Сталин, впервые за все время заседаний поднимаясь с кресла. — Три правительства соглашаются в том, что Германия должна возместить товарами ущерб, причиненный союзникам в ходе войны!

Если Рузвельт чувствовал себя спокойно, то Черчилль находился совсем в другом настроении.

— Мы не можем привязывать себя к цифре в 20 миллиардов долларов либо к какой-либо другой цифре до тех пор, пока Комиссия (по репарациям) не изучит этот вопрос, — сказал Черчилль.

Он продолжал спор с таким пылом и красноречием, что Стеттиниус записал в своем блокноте: "из уст Черчилля, как журчащий поток воды, льются великолепные фразы, которые всегда приятно слушать".

Однако на Сталина слова Черчилля произвели противоположный эффект.

"Если британцы не хотят, чтобы русские получили репарации, — сказал он, сопровождая свою речь выразительными жестами, — то они должны сказать об этом прямо". Сталин тяжело опустился в кресло, всем своим видом выражая негодование.

Черчилль открыто обиделся на инсинуации, и Сталин снова встал, явно собираясь сказать что-то столь же резкое. В этот момент вниманием присутствующих завладел Рузвельт, который произнес примиряющую фразу:

— Я предлагаю передать этот вопрос на рассмотрение Комиссии в Москве.

Несколько успокоившись, Сталин сел и предоставил слово Молотову.

— Единственные разногласия, возникающие между делегацией США и Советского Союза, с одной стороны, — спокойно заявил он, — и британской делегацией с другой стороны, заключаются в сумме репараций.

Сталин явно почувствовал облегчение. Искусная формулировка сделала Рузвельта его сторонником в споре с Черчиллем.

— Правильно это или нет, но британское правительство полагает, что даже упоминание конкретной суммы как основы обсуждения, наложит на него определенные обязательства, — сказал Иден примиряющим тоном и предложил, чтобы Комиссия по репарациям изучила документ, подготовленный тремя министрами иностранных дел.

К Сталину полностью вернулось его самообладание.

— Я предлагаю, во-первых, чтобы трое глав правительств пришли к единому соглашению о том, что Германия должна выплатить компенсацию товарами за ущерб, причиненный во время войны, — сказал он. — Во-вторых, главы правительств должны договориться, что Германия должна заплатить за ущерб странам-союзникам. И, в-третьих, Комиссии по репарациям в Москве дается задание рассмотреть конкретную сумму выплачиваемых репараций.

Сталин повернулся к Черчиллю и добавил:

— Мы представим Комиссии свои цифры, а вы свои.

— Я согласен, — сказал Черчилль. — А какова позиция Соединенных Штатов?

— Ответ простой, — ответил Рузвельт, явно довольный исходом споров. Судья Рузвельт утверждает такое решение, и документ считается принятым.

Был сделан перерыв, и все отправились пить горячий чай в больших стаканах. Для американцев чай был подан в серебряных подстаканниках. Небольшая размолвка между Сталиным и Рузвельтом очевидно беспокоила маршала, и он, отведя Гарримана в сторону, сказал, что хотел бы пойти с президентом на компромисс по поводу вступления Советского Союза в войну против Японии.

— Я предлагаю объявить Далянь свободным портом под международным контролем, но совсем другое дело Порт-Артур. Он должен стать советской военно-морской базой и, следовательно, нам потребуется его аренда.

— Почему бы вам немедленно не решить этот вопрос с президентом? предложил Гарриман, и вскоре Сталин и Рузвельт стали разговаривать шепотом. Между ними было достигнуто полное согласие. Когда участники конференции вернулись на пленарное заседание, то всеобщее облегчение, связанное с тем, что удалось избежать большого раскола, вылилось в шутливое настроение.

Наконец заседание продолжилось, и участники стали обсуждать самый важный вопрос повестки дня: выработку заявление о позиции Большой Тройки касательно Польши, которое должно было появиться в коммюнике после конференции. Гопкинс, обеспокоенный тем, что Рузвельт свяжет США договором, которым будут устанавливаться новые границы Польши, написал записку следующего содержания: "Господин президент,

У Вас могут быть неприятности, связанные с Вашими полномочиями и реакцией Сената.

Гарри".

Прочитав записку, Рузвельт предложил перефразировать формулировку заявления таким образом, чтобы оно не нарушало Конституции США.

После этого был быстро разработан новый проект документа, который тут же был зачитан: "Главы Трех Правительств считают, что восточная граница Польши должна идти вдоль линии Керзона с отступлениями от нее в некоторых районах от пяти до восьми километров в пользу Польши. Главы Трех Правительств признают, что Польша должна получить существенные приращения территории на севере и на западе. Они считают, что по вопросу о размере этих приращений в надлежащее время будет спрошено мнение Временного Правительства Национального Единства и что вслед за тем окончательное определение западной границы Польши будет отложено до мирной конференции".