Евреи в русской армии. 1827 - 1914 - Йоханан Петровский-Штерн Страница 28

Россия не предложила никакой либеральной альтернативы своему еврейскому населению, в рамках которой стремительно русифицирующиеся евреи могли бы сохранить свой национальный статус. Поставленный перед дилеммой — аккультурация либо сохранение традиционных форм поведения и мышления, — еврейский солдат стремительными темпами утрачивал живую связь с традицией и превращался в русского солдата еврейского закона. С другой стороны, русификация не означала его немедленного разрыва с традицией. Приверженность ей — в сочетании с новыми формами поведения — порождала подчас гротескные формы. Скажем, как это случилось с Залманом Пинхасовичем Шапиро, меламедом солдатской синагоги размещенного в Санкт-Петербурге лейб-гвардии Семеновского полка. Когда он скончался, его русская православная жена пришла к полковому начальству за телом, а вслед за ней с той же просьбой пришла прежняя жена Шапиро, иудейка. Первой, правда, удалось убедительно доказать начальству, что Шапиро был крещен за семь лет до смерти и что по бумагам он — Василий Степанович Шапиро. Невероятный факт — крещеный еврей до последнего дня жизни учил еврейских солдат Торе — может быть понят только как попытка совместить те крайности восприятия и отталкивания иудейской традиции, с которыми ежедневно сталкивался еврей в армии.

Для еврейского солдата, по слову Хаима Соловейчика, иудейская традиция превратилась из ежедневного праксиса в символический ритуал. Парадоксальное сочетание агрессивно нетрадиционного поведения еврейских солдат с их приверженностью традиционным ценностям расшатывало их национальное самоощущение. Но вплоть до начала XX в. традиционность и законопослушание — как в русском, так и в иудейском смысле — оставались главными ценностными характеристиками еврейских солдат.

«Знаете, много было кантонистов, они с волной беженцев прибыли из Сибири. Люди бывалые, грубые, с зычными голосами. Помню, на Симхас-Тойре — это когда Тойру (пергаментный свиток Пятикнижия Моисея. — Й. П.-Ш.) должны были обносить вокруг “бима” (центральная часть синагоги. — Й. П.-Ш.) — поручили нести свиток одному старому кантонисту — большая честь, между прочим. И кто-то спрашивает его, не тяжело, мол, будет? Так он обиделся, кричит: “Я на своей спине пушки таскал! Что я — это говно не подниму?”» Реплика постаревшего кантониста русской армии из евреев, переданная мемуаристом, переворачивает традиционное представление о кантонистах, утвердившееся в культурной памяти, и заставляет по-новому взглянуть на удивительный опыт интеграции еврейских детей в русскую армейскую среду.

Еврейские дети попали в батальоны военных кантонистов по первому николаевскому рекрутскому набору 1827 г. К этому времени институт военного воспитания малолетних насчитывал около ста лет. Еще в 1721 г. Петр I приказал организовать при полках гарнизонные школы для солдатских отпрысков, по пятидесяти в каждой школе. В 1758 г. императрица Елисавета Петровна подписала указ о закрепощении солдатских детей, согласно которому все дети нижних чинов причислялись к военному ведомству и распределялись в гарнизонные школы. При Павле школы были переименованы в военно-сиротские отделения, а при Александре I детей впервые назвали кантонистами, от немецкого Kanton — призывной округ. В 1824 г. военно-сиротские отделения были вновь переподчинены Департаменту военных поселений. При Николае I отделения были переименованы в роты (250 чел.), полубатальоны (две роты по 250 чел.) и батальоны (1000 чел.), объединенные в пять учебных бригад. Между 1827 и 1855 гг. существовало 13 батальонов, 9 полубатальонов, 3 отдельные роты, а также различные кантонистские отделения и школы при карабинерных полках и в резервной кавалерии. Основные кантонистские заведения находились в Архангельске, Верхнеуральске, Витебске, Воронеже, Иркутске, Казани, Киеве, Красноярске, Омске, Оренбурге, Перми, Петербурге, Пскове, Ревеле, Саратове, Симбирске, Смоленске, Тобольске, Томске и Троицке. В 1840-е годы в кантонистских батальонах числилось около четверти миллиона воспитанников — детей от восьми до восемнадцати лет. При Николае I в батальоны военных кантонистов зачисляли всех солдатских детей (в большинстве своем, как показывает сплошной просмотр батальонных списков, — незаконнорожденных, прижитых солдатскими женами вне брака), затем — малолеток, отнятых от бродяг, а также офицерских детей и детей из обедневших дворянских семей (взятых по желанию родителей), беспризорных и бездомных сирот Царства Польского, а с 1827 г. — еврейских детей-рекрутов.

В отличие от многих нееврейских воспитанников кантонистских заведений, еврейские дети были взяты в крепостные военного ведомства из семейной среды и из мещанского сословия. В батальонах кантонистов они оказались на ступень ниже того сословия, к которому принадлежали. В отличие от детей военных поселян еврейские дети совершенно не были готовы к такому опыту. Об этом повествует обширная литература, как мемуарная, так и историографическая, приводящая множество примеров бесчеловечного обращения с кантонистами из евреев со стороны их непосредственного военного начальства. Эта литература рассматривала еврейского кантониста изолированно, вне его специфического социального и военного контекста. Иными словами, кантонист оказывался один на один со всей русской государственной машиной, озабоченной будто бы только тем, как бы загнать его в православие.

Действительно, представление о еврейском солдате как жертве режима восходит прежде всего к образу еврейского солдатика-кантониста, чью судьбу оплакивало не одно поколение русско-еврейских историков. С нашей точки зрения, такое представление содержит в себе некую долю истины. Достаточно упомянуть, например, то обстоятельство, что всех малолетних кантонистов было разрешено оставлять у родственников и при родителях — кроме еврейских детей. Последних по статусу приравняли к сиротам и распорядились не отпускать домой, «каких бы лет они ни были». Тем не менее «сиротский» статус никак не объясняет особенностей военной карьеры, службы, быта и самоощущения еврейских кантонистов. Что же такое кантонист из евреев, десяти-двенадцатилетний мальчик, оторванный от чадолюбивых родителей и отправленный за сотни километров от дома в казарму, в совершенно незнакомый быт, в иноязычную среду, печально известную своей многовековой ксенофобией? Кем он стал за годы пребывания в батальонах? Как он отреагировал на навязанное ему крещение и что в действительности он обрел? Чем он отличался от своих сотоварищей по службе и чем походил на них?

Чтобы ответить на эти вопросы, рассмотрим три аспекта, по большей части обойденные вниманием отечественных и западных исследователей. Во-первых, анализируя отчеты о состоянии батальонов военных кантонистов, мы ответим на вопрос, действительно ли рекрутчина была введена для того, чтобы насильно интегрировать русских евреев в доминирующую православную культуру. Для этого мы проследим, каким образом формировалась миссионерская концепция Николая I в отношении еврейских рекрутов и как на нее реагировали еврейские дети-кантонисты. Во-вторых, мы остановимся на некоторых аспектах статистики и быта кантонистов-евреев и попытаемся определить особенности еврейской этнической группы в кантонистской среде с момента попадания в рекрутское присутствие и до распределения на службу в армию. Особое внимание мы уделим медицинскому состоянию батальонов, преступности в кантонистской среде и профессиональным качествам еврейских кантонистов. Мы не будем подробно останавливаться на учебном процессе кантонистских заведений: он был общим для всех кантонистов, независимо от их происхождения, а кроме того, он достаточно полно освещен историками русской армии. В-третьих, мы расскажем о закрытых расследованиях второй половины 1850-х годов, которые дают ретроспективную картину кантонистского быта и подводят неожиданный итог государственному миссионерству эпохи Николая I.