Петр Первый. Благо или зло для России? - Евгений Анисимов Страница 3

Почитатель:

Реформы Петра Великого были нужны для тогдашней России, которая плелась в хвосте европейских государств, была отсталой, в сущности, азиатской страной. Но самое главное, что следует помнить: в конце XVII века Россию поразил системный кризис. Черты его заметны во всех сферах жизни русского общества. Тут и явное экономическое и научно-техническое отставание от стран Западной Европы. Напомним, что в стране фактически отсутствовала собственная промышленность — два-три железоделательных завода, построенных голландцами под Тулой, — вот и все. Между тем потребность в металле непрерывно росла. И что же? Железо везли в огромных количествах с Запада, точнее из Швеции. Иначе говоря, страна полностью зависела от импорта. Собственные запасы руд не были разведаны. В России не добывали даже серебро — ввозили с Запада расхожие во всей Западной Европе иоахимсталеры (ефимки), затем на них спокойно выбивали российский герб и в таком виде пускали в оборот.

В числе прочих причин это сказывалось на уровне экономического развития страны, в которой отсутствовал общегосударственный рынок, а региональные связи не были толком налажены. Внешняя торговля напоминала торговлю европейцев с туземцами Микронезии: в страну ввозили самые разные товары, а вывозили исключительно сырье. Ко всему прочему «туземцы» сами в море со своими товарами не пускались, а ждали прибытия иностранного торгового каравана на берегу. К тому же страна не имела полноценного выхода к морю. Фактически у России был только один порт — в Архангельске, который тогда называли Городом. Внешняя торговля была сезонной и опять же напоминала отношения с чукчами или другими отсталыми, удаленными от центров цивилизации народами: в течение трех-четырех летних месяцев лед Белого моря отступал, и тогда караваны голландских, гамбургских, английских торговых судов, преодолев опасный путь вокруг Скандинавии, добирались до Архангельска. Лишь тогда город оживал, превращаясь в порт. Для предприимчивых голландцев это был не менее опасный переход, чем торговая экспедиция в Батавию — собственную колонию в Индонезии. Словом, страна задыхалась без выхода к морю, без порта, доступного большую часть года. Вот откуда взялась петровская мечта о море!

А уж о том, чтобы самим плавать на своих кораблях, со своими товарами в порты Западной Европы, и мечтать не приходилось! В стране не строили судов с большим водоизмещением. Несомненно, архангельские кочи были хороши для охоты на тюленей и лова трески, но они не идут ни в какое сравнение с европейскими (прежде всего голландскими) китобойными и рыбацкими кораблями, уходившими целыми эскадрами к Гренландии и Ньюфаундленду. Не говоря уже о тысячах вместительных торговых судов, бороздивших все океаны мира. Да, при царе Алексее Михайловиче на Оке, в Дединове голландцы построили один за весь XVII век путевый корабль. Однако судьба его оказалась печальной — спущенный по Волге до Астрахани, он так и сгнил в одном из протоков Волги. Ведь куда на нем плыть, никто не ведал: Каспийское море — все равно что большое озеро. Словом, экономический «слой» системного кризиса очевиден.

Налицо был и кризис военного дела. Несмотря на то что русские цари из династии Романовых приглашали на Русь офицеров-наемников и принимали первые воинские уставы, наметился кризис, крайне болезненно ударивший по амбициям властителей «Третьего Рима». Малоподвижная русская армия таскала с собой огромные деревянные щиты, из которых солдаты собирали «гуляй-город» и сидели в нем, отбиваясь от неприятеля. На память не приходит ни одной продуманной наступательной операции или четко организованного сражения. И это во времена великих полководцев вроде Густава-Адольфа, Валленштейна, Монтеккули! Россия десятилетиями не могла справиться с не менее архаичным войском Речи Посполитой, с трудом отбивалась от наскоков крымско-татарских орд. Не было у России в XVII веке такой войны, в которой русская армия не терпела бы обидных поражений. Дважды (в 1634 и 1659 годах) русская армия капитулировала вместе со своим главнокомандующим, генералами, знаменами, литаврами и пушками. Позор и унижение!

Со времен малоуспешных Чигиринских походов 1674–1678 годов стало ясно, что русская армия теряет боеспособность и как будто фатально обречена на неудачи. Крымские походы 1687 и 1689 годов это подтвердили, а попытки правительства царевны Софьи что-либо изменить в военном деле к успеху не привели. Петр и его окружение считали, что Крымские походы покрыли Россию позором из-за бездарности главнокомандующего — князя В. В. Голицына. Но пришел 1695 год, и Первый Азовский поход самого Петра закончился столь же плачевно. Лишь на следующий год, мобилизовав огромные силы, Петру удалось — да и то с немалыми трудами — взять Азов, устаревшую по тем временам турецкую крепость с немногочисленным гарнизоном. И наконец ставшая хронической полоса военных поражений завершилась сокрушительным разгромом под Нарвой поздней осенью 1700 года, когда армия потеряла всю артиллерию, знамена и генералитет, плененный Карлом XII.

Истоки военных «нестроений» крылись в разрушении фундамента, на котором с давних пор стояла русская армия, — поместной системы. Как известно, главным источником обеспечения служилых людей XVI–XVII веков было наделение их на время службы населенными земельными владениями — поместьями. В течение XVII века поместье эволюционировало в сторону вотчины — наследственного владения, то есть выданная на время службы земля (поместье) разными путями закреплялась в роду и становилась неотчуждаемой родовой собственностью (вотчиной). Это приводило к незаинтересованности помещика служить «с земли» и вело к распаду традиционной системы службы, основанной на иерархии поместных окладов. В то же время в провинции активные раздачи земель московским чинам приводили к разрушению уездного служилого города — военно-служилой организации уездного дворянства, бывшей важным элементом при формировании полков на войне. Поместная система, лежавшая в основе организации армии со времен Ивана Грозного, изжила себя. Время, когда помещик-воин со своими боевыми холопами являлся в армию «конно, людно и оружно», безвозвратно прошло. Как ехидно писал Иван Посошков, крестьянский мыслитель, о старой армии, «людей на службу нагонят множество, а естли посмотришь на них внимательным оком, то ей, кроме зазору, ничего не узришь. У пехоты ружье было плохо и владеть им не умели, только боронились ручным боем — копьями и бердышами, и то тупыми, и на боях меняли своих голов на неприятельскую голову по 3 и 4 и гораздо больше. ‹…› А естли на конницу посмотреть, то не то что иностранным, но и самим нам на них смотреть зазорно: вначале у них клячи худыя, сабли тупыя, сами нужны и безодежны, и ружьем владеть никаким не умелые. Истинно, государь, я видел, что иной дворянин и зарядить пищали не умеет, а не то, что ему стрелить по цели хорошенько. ‹…› И егда бывало убьют татаринов двух или трех, то все смотрят на них, дивуюца и ставят себе то в удачу, а своих хотя человек сотню положили, то ни во что не вменяют». И последнее: «Я у многих дворян слыхал: „Дай де Боже Великому государю служить и сабли из ножен не вынимать“».

Неудачны оказались и начатые еще во времена Михаила Федоровича попытки реформировать армию путем устройства «новоманирных» полков по западноевропейскому образцу. В конце XVII века такие полки составляли большинство армии. Но и они терпели поражения наряду с дворянской конницей. Это неудивительно, ибо основа обеспечения «новоманирных» полков была, помимо денежного жалованья, все та же — поместье, да и в солдаты шли, как правило, обедневшие дети боярские.