Исповедь «святой грешницы». Любовный дневник эпохи Возрождения - Лукреция Борджиа Страница 3

Кроме того, Лукреция писала для папы Юлия II, рассчитывая на понимание адресата и потому не объясняя, кого или что имеет в виду. С третьего письма адресат меняется, им становится кто-то из кардиналов, долго отсутствовавших в Риме времен правления папы Александра VI, и с четвертого письма изложение по его требованию становится более подробным и изобилует разъяснениями.

Частое использование в тексте латыни потребовало перевода и отдельных пояснений.

Чтобы не вынуждать читателей постоянно заглядывать в сноски или примечания к главам в конце книги, переводы латинских фраз даны следом за ними в скобках, а необходимые исторические или иные справки по тексту – за каждой главой.

Главы «Покаяния» оказались тесно переплетены с событиями жизни 1504–1507 годов самой Лукреции. Это вынудило дать дополнительные пояснения в конце каждой из глав в преддверии следующей. Произошедшие трагедии – смерть Санчи Арагонской, жены младшего брата Лукреции, Джоффре, свекра Лукреции герцога Эрколе д’Эсте, гибель Чезаре, трагедия братьев д’Эсте – заставили Лукрецию иначе взглянуть на события своей прежней жизни, пересмотреть отношение ко многим вопросам. Возможно, именно «Покаяние» способствовало столь сильному изменению самой Лукреции, ведь герцогиня Феррары была совсем иной, нежели дочь папы Александра Лукреция Борджиа.

Перемены заметны по тексту «Покаяния» – первые главы написаны легкомысленно, что более подходило светской даме, для которой главное – нравиться. Возможно, под влиянием ударов судьбы она начала задумываться, и с каждой следующей главой тон повествования становился серьезней. Последние два коротких письма Лукреция писала уже не по воле папы Юлия, а по велению совести, и перед читателями предстала именно та герцогиня Феррары, о которой до сих пор хранят добрую память – под шелковыми нарядами носившая власяницу и большую часть доходов тратившая на облегчение жизни своих подданных.

Общая историческая справка о семье Борджиа, папстве и Риме конца XV – начала XVI века дана в конце книги. Не знакомым с историей семьи Борджиа и Италии того времени стоит сначала прочитать эту справку, чтобы понимать, о чем идет речь в «Покаянии», поскольку события в тексте излагаются не последовательно, а с учетом греховности, с точки зрения автора.

Страницы исповеди сохранились не полностью, некоторые отсутствуют, на некоторых не читаемы отдельные фразы и даже абзацы. Там, где восстановление было возможно по смыслу, оно выполнено, но некоторые части утрачены безвозвратно. Однако это не снижает ценности оставшихся.

Ваше Святейшество, едва ли столь скромно владеющая пером грешница, как я, сможет достойно выразить то, что требуется.

Кроме того, nemo debet esse judex in propria causa (никто не должен быть судьей в собственном деле – лат.).

Я предпочла бы обычную исповедь, очень долгую и подробную, если бы Вы прислали ко мне в Феррару кардинала, способного ее выслушать. Я готова исповедаться не своему духовнику, а присланному Вами священнику любого ранга.

Но если Вам угодно, я попытаюсь все написать, прошу не считать еще одним моим грехом возможное косноязычие или неточность изложения. Ego sum a muliere, non a poeta (я женщина, а не поэт – лат.).

Пытаясь найти приемлемую форму для исповеди, я пришла к мысли о возможности исповедоваться в семи смертных грехах, поскольку именно они влекут за собой все остальные.

Гордыней, завистью, гневом и сладострастием мы с Чезаре страдали, а вот унынию, алчности или чревоугодию не были подвержены в той степени, когда грех определяет само существование.

Но многое из приписываемого нашей семье можно отнести к любой другой в Риме даже в большей степени. Разве не сладострастен Рим? Не завистлив? Не алчен? Не скуп? Или не вылавливают в Тибре трупы убитых в гневе, не руководит многими поступками гордыня, не предаются ежедневно римляне чревоугодию?

Я не стану рассказывать о грехах своего отца, он получил отпущение грехов перед смертью, я не вправе ни говорить о них, ни тем более каяться.

Сомнения в праве говорить от имени брата вынуждают меня повторно обратиться к Вашему Святейшеству с просьбой исповедовать его самого. Чезаре едва ли принял бы от меня подобную помощь.

Мне известны многие поступки моего брата Чезаре, но могу ли я верно истолковать их? Все ли знаю о его намерениях и причинах, их побудивших?

Вот пример.

Чезаре обвиняли (и справедливо) в убийстве моего любимого мужа Альфонсо Арагонского. Нет, он сам не убивал, но мой муж сначала был тяжело ранен по приказу моего брата, а потом, когда пошел на поправку, задушен.

Никто не мог понять, почему это произошло. А когда толпа не понимает причин трагедии, она выдумывает ужасы. Убийство, заказанное Чезаре, приписали его ревности ко мне, мол, будучи моим любовником, брат приревновал меня к мужу!

Я тоже не понимала, ведь Альфонсо Арагонский не сделал ничего дурного против Чезаре, пусть они не были дружны (Чезаре считал Альфонса недалеким красавчиком), но и врагами не были! И лишь недавно, когда брат примчался в Феррару спасать меня умирающую, он сознался, что действительно сначала угрожал убить Альфонсо, если тот свяжется с любой из куртизанок Рима. Почему? Потому что знал, что любая может наградить «французской болезнью», спасения от которой нет. Чезаре сам подцепил ее там же и не желал, чтобы Альфонсо заразил болезнью меня.

Альфонсо не послушал и поплатился. По некоторым признакам поняв, что Альфонсо все же заразился от Фьяметты, Чезаре приказал задушить его, прежде чем пострадаю я.

Я вслед за толпой обвинила брата и почти возненавидела его, а ведь ему было достаточно просто рассказать правду, я сумела бы удержать мужа от опрометчивого шага и заставила лечиться. Да и сам Альфонсо не стал рисковать, но Чезаре предпочел просто запретить и угрожать, чем объяснить.

Как рассудить о вине в этом случае? Конечно, Чезаре виноват, но он хотел как лучше для меня, в его жестокости им двигала братская любовь ко мне.

Думаю, сам Чезаре дорого заплатил за свои грехи, ведь он смертельно болен, вынужден даже носить маску, чтобы скрыть последствия «французской болезни» на лице, он покинут друзьями, одинок, не может соединиться с семьей, но главное – потерпели крах все его честолюбивые мечты, а мечтал он отнюдь не о Святом престоле, а об объединении всей Италии под властью папы.

Могу ли я судить Чезаре, исповедуясь и от его имени?

И все же, подчиняясь Вашей воле, я принялась писать эту исповедь, решение принято: «Confiteor solum hoc tibi» (Исповедуюсь только тебе. – лат.).

Если Ваше Святейшество не против, я предпочла бы начать с греха чревоугодия, которым страдают очень многие.