Солдаты Александра. Дорога сражений - Стивен Прессфилд Страница 3

Мать очень боялась, что в заморских краях меня тут же обольстит какая-нибудь иноземная шлюха и я, женившись на ней, уже никогда не вернусь в Македонию.

Однако дни шли, мне стукнуло восемнадцать, и слава манила меня не меньше, чем любого другого восторженного юнца в стране, чей двадцатипятилетний государь Александр, сын Филиппа, всего за каких-то четыре года сумел разгромить самую могущественную империю в мире, заставив всю нашу родину бредить завоеваниями, боевыми свершениями и сокровищами.

В македонской армии время воинской выслуги принято измерять не годами, а циклами, или толчками. Один такой толчок составляет восемнадцать месяцев, а минимальный полный срок службы состоит из двух толчков, подготовительного и непосредственно строевого, но предполагается, что по их истечении солдат, особенно если он хочет побывать за морем, продлит вербовку и на третий цикл. На практике это выглядит так: первоначально новобранец направляется в домашние войска, оставленные Александром в Греции и Северной Македонии для поддержания порядка. Люди тянут армейскую лямку неподалеку от родных мест, дожидаясь, когда Александру в Азии потребуется пополнение. Иногда он вызывает к себе целые формирования, конные или пешие, а иногда у него возникает необходимость в определенных категориях воинов, обладающих теми или иными навыками: в разведчиках, механиках, стрелках, а то и в простых рядовых. Этих счастливчиков посылают к нему либо по старшинству, либо в порядке очередности, то есть по длительности томления в ожидании.

Правда, по первости для нас в Аполлонии все это не имело особенного значения: наши края издавна поставляли царям Македонии верховых, и самый блестящий, самый прославленный эскадрон царских «друзей» — ила, или гиппархия, Сократа Сафона — был набран именно здесь. В этом конном подразделении, первым ринувшемся в атаку при Гранике и ставшем правой рукой Александра при Иссе и Гавгамелах, служили и оба моих брата. Ни один другой кавалерийский отряд, включая и личный царский, не дал отечеству стольких героев, достойных того, чтобы их статуи украсили Диум.

Потому не удивительно, что я и мой лучший друг Лука, как и все помешанные на войне юнцы нашей округи, чуть ли не с колыбели тянувшиеся к мечам, страстно мечтали о наступлении дня, когда и мы, подобно нашим доблестным землякам, тоже удостоимся чести занять свое место в рядах царских «друзей».

Увы, мы с Лукой опоздали. К тому времени, когда подошел наш черед, армия Александра вторглась в Азию столь глубоко и вобрала в себя такое количество побежденного люда, что у нашего государя отпала нужда в расширении легендарного подразделения, и он лишь изредка стал заменять в нем убитых, раненых или вышедших в отставку кавалеристов, а вся остальная подвластная ему конница уже состояла главным образом из персов, сирийцев, мидийцев, лидийцев, каппадокийцев и прочих разноплеменных наездников, которых нанимали прямо на месте, в завоеванных восточных царствах. Ясное дело, что в эти варварские отряды ни один македонец, даже появись у него такое желание, вступить не мог.

Но вот пехоту по-прежнему предпочитали набирать в Греции и Македонии, что для нас с Лукой теперь оставалось единственным шансом повидать чужие края.

В те дни десятки частных вербовщиков, из-за приметных войлочных шапок прозываемых пилофорами, колесили по городам Греции и Малой Азии, записывая желающих поступить на военную службу. Занятие являлось весьма доходным, ибо от охотников не было отбоя и каждый из них вручал своему пилофору «жеребчика» — куш, именовавшийся так потому, что был равен стоимости хорошего жеребенка.

Как только нам с Лукой стукнуло по восемнадцать годков, мы тут же отправились в находившийся в трех днях пути порт Мефону, служивший центром набора наемников, и с разочарованием убедились, что все тамошние таверны битком набиты видавшими виды ветеранами с Крита, Родоса, из Аркадии, Сиракуз, были там даже малые из Ахейи и Спарты. Все они знали друг друга по предыдущим вербовкам, все имели приятелей среди командиров, могущих или уже обещавших прихватить их с собой, и, безусловно, обладали явными преимуществами перед двумя никому не известными сопляками. Как мы ни хорохорились, как ни пытались набить себе цену, «войлочным шапкам» не было дела до молокососов без боевого опыта и хоть каких-то, пусть бы и мало-мальских, заслуг.

Дней через десять нашего пребывания в порту, уже изрядно поиздержавшись и ничего не добившись, мы решили обратиться напрямую к стратегу, ведавшему всем набором солдат. Мысль, конечно, дурацкая, к такой важной шишке нас и близко не подпустили, но, на наше счастье, командир оцепления, погнавший нас прочь, оказался родом из Пеллы. Он, услышав, как мы огрызаемся, крикнул:

— Постойте, ребята. Вы никак из Аполлонии, а? Верхом небось ездить умеете?

— Мы? Да мы сущие кентавры.

Вот так и вышло, что этот командир, даже не взяв с нас денег (мы совали, но он наотрез отказался), записал меня и Луку в ездовую пехоту, тот самый род войск, в каком Александр тогда остро нуждался.

Еще не веря в свою удачу, мы с Лукой все же воспрянули духом и не преминули спросить, где нам следует получить обмундирование и коней, но тут наш пыл остудили. Соотечественник, посуровев, пояснил, что получить мы пока ничего не получим, да и в списки он нас занес только потому, что вокруг него крутятся в основном одни греки, как же ему, македонцу, не порадеть землякам?

Мы опять принялись пылко благодарить его, но старый служака остановил нас.

— Главное, — сказал он, — попасть за море, а там жизнь наладится. Как только вы потребуетесь царю, у него сыщется для вас все, что нужно.

Наше войско высадилось на берег близ Триполи шестнадцатого десия шестого года правления Александра и четвертого с той поры, как армия вторжения, покинув Европу, переправилась в Азию.

Стоит раннее лето. Сам царь со всей своей армией находится примерно в тысяче миль от нас, двигаясь от Персеполя, столицы Персии, к индийской Экбатане, летней резиденции властителей великой Персидской державы. Но теперь эта грозная империя пала, и Александр преследует ее бежавшего государя. Поговаривают, что в обозе нашего повелителя плетутся семь тысяч верблюдов, груженных одним только золотом, и десять тысяч пар обремененных такой же поклажей ослов.

Пополнение численностью в шестьдесят одну сотню душ доставлено к побережью Сирии на сорока семи кораблях. Однако гавань Триполи разом такую флотилию принять не может, свободных мест у причалов не наблюдается, как не имеется у вновь прибывших и запасов провизии, достаточных, чтобы спокойненько дожидаться своей очереди на выгрузку. Поэтому капитаны праздно болтающихся возле порта судов (причем не военных судов, а торговых, нанятых только для этой вот разовой перевозки), посовещавшись, решают отогнать с десяток лоханей на мелководье, где нам велят собирать пожитки, отправляться за борт и чесать к берегу вплавь или вброд. Мы так и делаем, а что нам еще остается? Звучит забавно, но мне это приключение стоит пары добротных сапог. Они исчезают в соленой водице, ибо я, добираясь до суши, слишком устаю, чтобы держать их над головой. Короче, суть в том, что на берег Азии я вылезаю босой и промокший до нитки.