Плач к Небесам - Энн Райс Страница 30

И хотя его собственные учителя хвалили те оперы, что онписал, Гвидо по-прежнему не выделялся среди множества конкурентов. Егокомпозиции то называли «чересчур оригинальными», то, наоборот, объявляли «неслишком вдохновенным подражанием».

Много раз тяжелая, однообразная жизнь грозила сломить его. Ион все яснее понимал, что хотя бы один настоящий ученик может изменить все.

Но для того чтобы привлечь достойных студентов, Гвидо долженбыл создать хотя бы одного блестящего певца из тех бездарностей, чтодоставались ему.

По прошествии времени он убедился, что это невозможно. Онбыл не алхимиком, а просто гением.

* * *

В двадцать шесть лет, отчаявшись обрести достойного ученика,Гвидо получил от своих наставников маленькую стипендию и разрешение отправитьсяв путешествие по Италии в поисках новых голосов.

— Может, он кого-нибудь и найдет, — пожал плечамимаэстро Кавалла. — В конце концов, посмотрите, чего он смог добиться досих пор!

И как бы ни были преподаватели огорчены тем, что он уезжаеттак далеко, все же дали ему свое благословение.

За свою жизнь Тонио не раз слышал об этой восхитительнойлетней поре под названием «дачный сезон», с долгими ужинами на всю ночь, когдаменяют столовое серебро и кружевные скатерти для каждой смены блюд, инеторопливыми водными прогулками вверх и вниз по Бренте. На виллу будутприходить музыканты, и, может быть, когда профессиональных музыкантов под рукойне окажется, играть станут Тонио с Марианной. И все семейства создадут собственныемаленькие оркестры: этот человек, например, здорово играет на скрипке, тот — наконтрабасе, а этот сенатор столь же талантливо обращается с клавесином, каклюбой из профессионалов. Будут приглашены девушки из консерваторий, будутпрогулки на свежем воздухе, пикники на траве, верховая езда, спортивноефехтование, просторные сады осветятся гирляндами фонариков.

Тонио упаковал все старые ноты, с трудом представляя себе,как будет петь перед публикой. А мать с нервным смешком напомнила ему о страхахна ее счет («Мое плохое поведение!»). И все же его неприятно поражало, когда онвидел ее бродящей по комнате в корсете и нижней рубашке, между тем какАлессандро сидел тут же с чашкой шоколада.

Но в то утро, на которое был назначен отъезд, синьор Леммопостучался в дверь к Тонио.

— Ваш отец... — запинаясь, произнес он. — Ону вас?

— У меня? Почему? Почему вы подумали, что он может бытьу меня?

— Я не могу его найти, — прошептал синьорЛеммо. — И никто не может.

— Но это же смешно, — сказал Тонио.

Через несколько минут он понял, что взбудоражен весь дом.Все были заняты поисками. Марианна и Алессандро, которые ждали его у входнойдвери, вскочили на ноги, когда он сообщил им об исчезновении отца.

— А вы были в архиве внизу? — поинтересовалсяТонио.

Синьор Леммо тут же отправился туда и вернулся, чтобысказать, что нижний этаж, как обычно, пуст.

— А на крыше? — спросил Тонио.

Но на этот раз он не стал ждать, когда кто-то отправитсятуда. У него было сильное предчувствие, что именно там они могут найти Андреа.Сам не зная почему, всю дорогу наверх по лестнице он был уверен, что это так.

Но дойдя до верхнего этажа, он увидел в конце коридора свет,льющийся из открытой двери. Тонио знал, что где-то здесь спали слуги, а такжеАнджело и Беппо и что одна комната всегда была на замке. Маленьким мальчиком онразглядывал в ней мебель через замочную скважину. Тогда он пытался открытьзамок, но безуспешно.

И теперь у него возникло смутное подозрение. Тонио быстрозашагал по коридору, уверенный, что синьор Леммо следует за ним.

Отец действительно оказался в этой комнате. В одном лишьфланелевом халате он стоял перед окнами, выходившими на канал. Сквозь тонкуюматерию выступали лопатки. Андреа что-то бормотал, словно говорил сам с собойили молился.

Долгое время Тонио выжидал, обводя глазами стены, увешанныезеркалами и картинами. Создавалось впечатление, что крыша давно протекла: наполу были огромные пятна сырости. В комнате стоял запах плесени и запустения.Очевидно, кровать была застелена отсыревшим, полусгнившим покрывалом. Занавесидолго висели без движения; часть оконного стекла отвалилась. На маленькомстолике у обитого камчатной тканью стула стоял бокал с темным осадком на дне.Лежала вниз страницами открытая книга, а другие, на полках, так раздулись, какбудто вот-вот разорвутся кожаные переплеты.

Не нужно было объяснять Тонио, что это комната Карло, чтопокинута она была в спешке и до настоящего момента в нее никто не входил.

Потрясенный, глядел он на шлепанцы у кровати, на изгрызенныекрысами свечи. А потом заметил приставленный к комоду, словно брошенныйвторопях портрет.

Он был в знакомой овальной раме с золотым квадратнымободком, как и все картины в расположенной внизу галерее и в большой гостиной,откуда его, видимо, и принесли. С портрета смотрело лицо брата, изображенное наредкость мастерски. Те же широко расставленные черные глаза, с полнойневозмутимостью взирающие на разрушенную комнату.

— Подождите за дверью, — мягко попросил Тониосиньора Леммо.

Окно было распахнуто, и из него открывался вид на скатыкрасных черепичных крыш, прорезаемые тут и там зеленью садиков и остриямишпилей, и на купола собора Сан-Марко вдали.

Вдруг из губ Андреа вырвался свистящий звук. Тониопочувствовал, как боль пронзила виски.

— Отец? — осторожно проговорил он, приближаясь.

Андреа повернул голову, но в его карих глазах не мелькнуло итени узнавания. Лицо выглядело еще более изможденным, чем всегда, и блестело отпота. Глаза, обычно такие живые, если в них не было суровости, теперь утратилиясность и словно подернулись пленкой.

Потом лицо Андреа медленно просветлело.

— Я... Я... Ненавижу... — прошептал он.

— Что, отец? — переспросил Тонио, страшнонапуганный происходящим.

— Карнавал, карнавал, — бормотал Андреа, и губыего дрожали. Он положил руку на плечо Тонио. — Я... Я... Я должен...

— Может, вы спуститесь вниз, отец? — решилсясказать Тонио.

И тогда на его глазах с отцом начала происходить страшнаяперемена. Глаза его расширились, рот перекосился.

— Что ты здесь делаешь? — прошептал Андреа. —Как ты вошел в этот дом без моего разрешения?

Он резко распрямился и затрясся от захлестнувшего его гнева.