Ленинградское время, или Исчезающий город - Владимир Рекшан Страница 31

Минуло тридцать пять лет. За эти годы приходилось видеть мне и стотысячные манифестации. И разрешенные, и самостийные. И ОМОН, похожий на инопланетян…

Как-то я не поленился и посчитал… Выходит, допустим, возбужденная толпа на несанкционированный митинг или шествие. Не важна окраска митинга – важен факт. Тысяч пять граждан, к примеру, собирается под транспарантами, и в каждом гражданине веса килограммов 70 (5000 граждан умножаем на 70 кг = 350 тонн). Вот появляется человек сто … пусть не сто, а сразу тысяча выходит ОМОНов со щитами, дубинами, в шлемах, допустим, по сто килограммов в каждом (1000 человек умножаем на 100 кг = 100 тонн). Первые ряды митингующих или шествующих получают по башке, и все триста пятьдесят тонн бегут в страхе, не устояв перед массой в три с половиной раза меньшей…

Решение задачи элементарно, как дважды два. Следует просто отключить эмоции – боль, страх – и включить простые физические механизмы. У жителей Валдайской возвышенности, далее валдаистов, опыт многовековой. Пять тысяч человек должны явиться на митинг или шествие с поллитровками. При появлении ОМОНа все по команде выпивают 0,5 литра и ложатся. Боевики бить-то любят и умеют, а вот погрузить несколько тысяч совершенно пьяных человек в полицейские «воронки»…

Конечно, валдаизм – это, возможно, оригинальное российское политическое течение с элементами толстовства-гандизма. Но это мысли уже из других времен.

Вернусь в Ленинград! Заканчивались 70-е вместе с моей спортивной карьерой. Ближе к московской Олимпиаде в магазинах появились пепси-кола и американские сигареты. Сколько стоило пепси, я не помню, но «Мальборо», «Салем» и «Кэмел» стоили по рублю за пачку. Этот никотиновый яд производили в Финляндии. Появился завод «Мальборо» и в городе Кишиневе, но молдавские сигареты этой марки особо не котировались.

В 1977 году вышло постановление ЦК КПСС «О работе с творческой молодежью». Как это повлияет на судьбу моего поколения, я еще не знал.

К московской Олимпиаде 1980 года я окончательно распродал коллекцию виниловых пластинок. Практически весь ранний «Роллинг Стоунз» ушел в руки Жени Останина. Художник Женя позже бросил все, купил хутор на российско-эстонской границе и уехал туда жить с моими роллингами – «Аут оф ауа хэдс», «Битвин зы батон», «Автомас». В 80-е там жить было хорошо. «Сел на автобус, – рассказывал Останин, – и через десять минут ты оказываешься в маленьком европейском городке с ратушей и костелом. Заходишь в кафе – все чистенько. Выпиваешь чашку кофе с рюмкой ликера и едешь обратно в русскую глушь». Потом эстонцы отсоединились и организовали погранзаставу. Художник Женя, проживая в сотне метров от границы с Евросоюзом, является самым западным славянофилом, и я как-нибудь навещу его – посмотрю, как он там плетет лапти и слушает мои пластинки.

Году в 78-м я обнаружил в семейном диване недопроданный двойной альбом Джими Хендрикса «Электрик леди лэнд». Обрадованный находкой, я отправился с Хендриксом к Останину. Я обитал тогда на проспекте Луначарского, а он купил квартиру в районе проспекта Художников. Эта северная часть Ленинграда стремительно застраивалась, но еще имела значительные по объему пустоты. На смену устаревшим «хрущевкам» пришли более продвинутые модели. До сих пор в них живет полгорода. Когда я перебрался на север, ветка метро доходила только до станции «Лесная». Приходилось вечно толкаться по автобусам, добираясь до дома. Года полтора мне «посчастливилось» прожить на Сиреневом бульваре – это вообще был полный край, конец города. Зато в нашем квартале имелся универсам – такие тогда только появлялись. Я отправился туда однажды за картошкой, а вернулся домой с джином. Весь супермаркет был заставлен знаменитым английским «Бифитером» со стражником в красной одежде на этикетке. Стоил валютный «Бифитер» копейки.

Ленинград по некоторым позициям кормил себя сам. Картофель, капусту и морковь в большом объеме собирали в области. Город окружало множество птицефабрик, типа Русско-Высоцкое. Куриц и яйца ленинградцы поедали собственного произрастания. Иногда появлялись курицы из Финляндии. Постоянно что-то заготовляли дачники. Некоторую продовольственную безопасность мы блюли. А вот петербуржцы теперь жуют в основном привозную еду.

Когда ввели в действие станции метро «Площадь Мужества», «Политехническую» и «Академическую», жить стало сразу легче… Женя Останин тогда шил поддельные американские джинсы, успешно отправляя их на черный рынок. Я рассчитывал на его финансовые возможности. Останин двойник Хендрикса купил за 80 рублей. Эта сумма на некоторое время улучшила мой семейный бюджет. Отпраздновали сделку мы бесконечным прослушиванием композиций гитарного гения и посредством восхитительного распития вин отечественного разлива.

Лето. Ночи белые, то есть серые, как солдатские портянки. Гражданка. В окно виден проспект Луначарского и бесконечные пространства новостроек. Джими-левша наяривает на стратакастере и поет бобдилановскую песню про сторожевую башню.

– Ах! – восторгаюсь я.

– Эх-ма! – вторит Женя.

Скоро солнце займется, и пора будет домой. Я вышел, пошатываясь, на проспект наркома просвещения. Ощущение счастья было безмерным. Идти по прямому проспекту три километра до дома не хотелось. Хотелось путешествовать и делиться радостью бытия. Я заметил каток и нескольких мужиков в оранжевых жилетах. Они лениво бросали асфальт в дырки на проспекте.

– Люди! – обратился я к народу и начал импровизировать, как Джими: – Подвезите до дома!

– А? Что такое? – заволновались дорожные рабочие.

– Ну не знаю! Ну, на пол-литра даю!

Рабочие тут же побросали лопаты, один из них сел за руль катка, а меня пригласили устроиться рядом.

Каток катил со скоростью пять километров в час. Оранжевые жилеты, боясь профукать водку и не доверяя, похоже, водиле, семенили за катком, будто почетные факелоносцы. Я пел песню с «двойника» Хендрикса, поставив ногу на ведро с соляркой. Горланил «Сторожевую башню».

– Тара-ра-ра-ра зы вотчтауэр!

Каток катил по проспекту, прямому, словно мажорный блюзовый квадрат. Но востоке всходило солнце, и счастье продолжалось навсегда…

Но денег становилось все меньше, обязательств – все больше и больше. Иду я как-то хмурый по улице Пестеля, и вдруг на меня налетает крупный человек с рыжей бородой. А в бороде капуста.

– Друг! – кричит детина и лезет целоваться. – Друг! Давай вместе работать!

– Давай, – соглашаюсь я.

Напавшего не помню почти. Что-то смутное в памяти – училище имени Мухиной, кажется. Серега – так его зовут. И он предлагает отправиться в городок Устюжна, в Вологодской области, и починить двух Ленинов за деньги.

– Давай, давай, – повторяю я. – Но в Мухе я играл на гитаре, а не обучался изобразительному искусству.

– Какая разница! – отмахивается Серега.

Несколько лет назад он на спор написал на дверь деканата и его исключили из студентов. По протекции стал Сергей тут же главным художником Ленинградской области. Сидел в Смольном и распределял денежные заказы. Коньяк лился по Смольному рекой. Секретарши выбегали из кабинета, подтягивая колготки. После областные художники-монументалисты что-то сморозили с могилой дедушки Пушкина, с Ганнибалом. В партийной газете появилась заметка. Тут же началось разбирательство. Чуть в узилище Серегу не посадили по воле Романова, чудом уцелел. Сейчас хоть тысячу раз напиши про воровство в высших сферах с конкретными именами и суммами – никто не среагирует. А в советское время печатное слово было часто смертельной силой.