Тайны Третьего Рейха. Культура на службе вермахта - Олег Пленков Страница 31

По какому принципу отбирали литературу для сожжения, указывает докладная записка функционера Министерства пропаганды доктора Херманна, который подразделял «вредоносную» литературу на три группы. Первая, как самая «вредоносная», подлежала аутодафе, уничтожению (например, книги Ремарка). Книги второй группы (например, произведения Ленина) должны помещаться в библиотеках в специальные шкафы для «отравленной литературы» (Giftschrank). К третьей группе причислялись книги, в отношении которых еще предстояло решить: отнести ли их к первой или ко второй группе. К записке прилагался список из произведений 131 автора. Текст служебной записки был опубликован после сожжения книг в качестве служебной инструкции для публичных библиотек. Научных библиотек, как говорилось выше, эти запреты не касались, но в народных библиотеках много книг было изъято и сожжено. «Фелькишер беобахтер» сообщал, что только в Берлине политической полицией было конфисковано свыше 10 тыс. центнеров (!!!) книг.

Среди подлежащих сожжению были и книги Гейне. Любопытно, как нацисты обходились с наследием этого великого немецкого поэта: он был евреем. Наиболее известные его стихи, вошедшие в постоянный культурный обиход, были объявлены «народными», а большие произведения запрещены как еврейская литература, «не укорененная в немецком народе и потому чуждая ей». (Нацистский литературовед Фридрих Зибург писал, что отсутствие немецких народных корней в творчестве Гейне ведет к обесцениванию и практической бесполезности его для немецкой культуры, которая якобы склоняется к мистицизму, а творчество Гейне лишено всякой мистики.)Зато Гете и Шиллера в Третьем Рейхе, напротив, весьма ценили; это соответствовало вкусам самого Гитлера. Дабы подчеркнуть огромное значение Гете для формирования немецкой духовной жизни, Геббельс допустил даже крайне несвойственное для него самоуничижение — он сказал: «Я постоянно ношу с собой и перечитываю первую часть «Фауста», но для второй части я слишком глуп».

Беллетристика и пьесы нацистских авторов были слабы и никак не соответствовали «эре нового величия германской расы», декларированной нацистами. А те талантливые писатели, которые первоначально примкнули к нацистам, вскоре стали тайными или явными врагами режима (Эрнст Вихерт или Эрнст Юнгер). Особенно значительным был провал в драматургии, и широкой публике пьесы нацистских авторов старались не показывать; в театрах преобладал традиционный классический репертуар. Интересно, что из-за «пропаганды социализма» пьесы Герхарда Гауптмана подвергались запретам в вильгельмовской Германии, затем его творчество пользовалось большим спросом в период Веймарской республики; был он в почете и у нацистов, а затем и в ГДР; после войны в своем секторе американцы запрещали его пьесы, а советские оккупационные власти пригласили его в Восточный Берлин. В 30–40-е гг. в репертуаре немецких театров бросалась в глаза не политизация, а отсутствие политических пьес, которые доминировали в 20-е гг.: например, в 1940 г. в репертуаре преобладали классические спектакли и развлекательные пьесы.

И в художественной литературе нацистские авторы и темы вовсе не доминировали: так Эрнст Вихерт [17] с книгой «Простая жизнь», Вернер Бергенгруэн с книгой «Великий тиран и его суд» и Франк Тис с книгой «Царство демонов» стали самыми большими беллетристическими успехами 30-х гг., но эти авторы весьма сдержанно, а то и критически относились к нацистскому режиму. Несмотря на различные ограничения, распоряжения и директивы нацистских властей, авторам и издателям удавалось вводить в заблуждение и цензуру, и партийных ревнителей «истинно немецкого искусства». Таким образом возникла литература внутренней эмиграции. К ней примыкали молодые ненацистские авторы, после 1945 г. принесшие славу западногерманской литературе: Гюнтер Айх (G. Eich), Герман Ленц (Н. Lenz), Йоханнес Бобровски (J. Bobrowski), Петер Хухель (P. Hüchel), Карл Кролов (К. Krolow), Макс Фриш (М. Frisch), Мария Луиза Кашниц (М. L. Kaschnitz), Вольфганг Вейраух (W. Weyrauch). Их вещи в нацистские времена публиковались и рецензировались в газетах и журналах Das innere Reich, Berliner Tageblatt, Frankfurter Zeitung, Neue Rundschau, Europdische Rundschau, Europdische Revue, Deutsche Rundschau, Corona, Hochland, даже в геббельсовском еженедельнике Das Reich (это издание по функции идейной «отдушины» можно сравнить с ролью «Литературной газеты» в СССР в 60–70 гг.). В большой чести было литературное погружение в интимные душевные сферы. Мастером этого жанра был Эрнст Юнгер, особенный успех имел его дневник «Сады и дороги» (1942 г.), в котором автор набирал значительную дистанцию по отношению к действительности, которая вроде бы его вовсе и не касалась. Еще яснее эта тенденция прослеживалась в книге солдата вермахта во Франции Вальтера Бауэра «Листки французского дневника» (1941 г.). «Зашифрованная поэзия беспомощного протеста» (этот жанр был особенно знаком советским читателям) против действительности Третьего Рейха была представлена Генрихом Леманом; его сборник 1935 г. так и назывался: «Ответ молчания» (Antwort des Schweigens). Известный националистический писатель из среды добровольческих корпусов 20-х гг., любимец литературных салонов Эрнст фон Заломон (1902–1972; роман «Кадеты» — 1933 г.) первоначально благожелательно принял нацизм, продемонстрировав таким образом «моральный дальтонизм». Однако, как он ни ненавидел Веймарскую республику, в нацистскую партию он все же не вступил, так как придерживался прусского идеала иерархического авторитарного государства. После войны Заломон говорил, что он был в ужасе от методов подавления «ремовского путча» (30 июня 1934 г.) и от еврейского погрома 9 ноября 1938 г., что, однако, не помешало ему в свое время принять место в нацистской Академии искусств. В годы нацизма Заломон прекратил писать прозу и сосредоточился на изготовлении сценариев для кино, в чем весьма преуспел. После войны Заломон опубликовал 800-страничный бестселлер «Анкета», стилизованный под развернутые ответы на вопросник американского денацификационного трибунала. Это его публицистическое произведение было горькой и циничной исповедью разуверившегося человека и свидетельствовало о его совершенном равнодушии к вопросам немецкой ответственности за войну и преступления против человечества.

Известный немецкий писатель Иоахим Гюнтер говорил, что в целом писатели не так уж и страдали от несвободы. По крайней мере, до 1939 г. культурная жизнь не была слишком строго регламентирована: большими тиражами выходили романы Хемингуэя, Фолкнера, Томаса Вулфа; огромный успех имела Маргарет Митчелл, много переводили и читали Андре Мальро, писателя-католика Поля Клоделя, лирика Жюля Ромена, большой популярностью пользовался «Ночной полет» Антуана де Сент-Экзюпери. Нацистские «черные списки» нежелательных и запрещенных книг были обязательны только для публичных библиотек, на частных лиц и научные библиотеки эти запреты не распространялись: в 1936 г. библиографический журнал Der Buchhandler im neuen Reich констатировал, что книги Томаса Манна по-прежнему свободно продают и читают. Свободно продавались и иностранные газеты, правда, количество проданных экземпляров полиция постоянно фиксировала; так, в Мюнхене в четвертом квартале 1934 г. было продано: Times — 217 экземпляров, Algemen Handelsblad — 25, Le Temps — 176, Le Matin — 150, Basler Nachrichten — 3550. Такое было совершенно немыслимо в Советском Союзе, где идеологический контроль был гораздо жестче и последовательнее.