Русский Лондон - Наталья Командорова Страница 32

Тучкова-Огарева вспоминала: «Наконец день праздника был назначен. Начались приготовления: шили флаги, нашивали слова по-английски, готовили плошки, разноцветные стаканчики для иллюминации дома. Услышав о намерении Герцена праздновать освобождение крестьян, князь Голицын вызвался написать квартет, который назвал «Освобождение», и исполнил его… в день празднества».

В назначенный день с утра было не очень много гостей: Мартьянов, князь Долгоруков, помощник Герцена Чернецкий, археолог А.С. Уваров. Тхоржевский приехал позже всех и принес печальную весть о том, что на улицах Варшавы русские проливают кровь поляков. В доказательство сказанному Тхоржевский показал фотографии убитых. После нерадостного известия обед прошел тихо. Герцен встал с бокалом в руке и провозгласил тост за Россию. Из его краткой речи Тучкова-Огарева запомнила начало: «Господа, наш праздник омрачен неожиданной вестью: кровь льется в Варшаве, славянская кровь, и льют ее братья-славяне!..»

Вечером в редакции журнала «Колокол» собрались друзья. Кроме русских здесь присутствовали итальянские эмигранты Маццини и Саффи, французы Луи Блан и Таландье, немцы, англичане и много других. Современник свидетельствовал: «Минутами казалось, что Герцен забывал о варшавских событиях, оживлялся. Раз даже стал на стул и с воодушевлением сказал: «Новая эра настает для России, и мы будем, господа, в России, я не отчаиваюсь: 19-е февраля великий день!» Ему отвечали восторженно Кельсиев и какие-то незнакомые соотечественники. Было так много народу на этом празднике, что никто не мог сесть. Даже кругом… дома стояла густая толпа».

Полицейским пришлось выставить охрану. Какой-то фотограф снял вид освещенного, украшенного флагами дома, на крыльце которого виднелась фигура князя Голицына. Эта фотокарточка потом хранилась в архиве у Тучковой-Огаревой, но позднее была конфискована вместе с книгами при пересечении русской границы.

Вскоре Герцен написал статью под заглавием «Mater dolorosa», в которой выражал сочувствие к пострадавшим полякам, и напечатал ее в ближайшем номере «Колокола». Прочитав эту работу, Мартьянов сказал Александру Ивановичу, что с ее публикацией Герцен «похоронил» журнал.

Тучкова-Огарева также склонялась к мысли, что первый удар по журналу «Колокол» был нанесен самим Герценом, выразившим свое отношение к польским событиям, «и все мало-помалу отвернулись от лондонских изданий». Второй удар лондонской вольной русской прессе последовал вскоре от М.А. Бакунина.

Сложности с приездом М.А. Бакунина

Прежде чем приехать в Лондон, Михаил Александрович Бакунин в конце 1861 года прислал Герцену пространное письмо, в котором он подробно описывал свое бегство из Сибири, сочувствие, которое он встретил в Америке, а также желание помогать Герцену и Огареву и сотрудничать в журнале «Колокол».

Идеолог анархизма Бакунин с 1840 по 1851 год находился за границей, где принимал участие в различных революционных восстаниях. Выданный царскому правительству, Михаил Александрович был арестован на родине и выслан в Томск, затем в Иркутск. Оттуда осенью 1861 года он предпринял дерзкий побег через Японию в Америку, после чего оказался в Лондоне, где сотрудничал в журнале «Колокол» и был заграничным представителем революционной организации «Земля и воля».

В 60-х годах Михаил Александрович вошел в I Интернационал, вел подрывную работу в нем, за что был исключен в 1872 году. Бакунин участвовал в революционных движениях Италии и Испании. В 1871–1874 годах он написал свои наиболее крупные теоретические работы «Кнуто-германская империя и социальная революция» и «Государственность и анархия». Как считают некоторые исследователи его биографии, знаменитый анархист в последние годы своей жизни разочаровался в возможностях революционной борьбы. Умер Михаил Александрович в возрасте шестидесяти двух лет в 1876 году в Берне.

М.А. Бакунин

Тучкова-Огарева описывала внешность Бакунина: «Он был очень высокого роста, умное и выразительное лицо; в его чертах было много сходства с типом Муравьевых, с которыми он состоял в родстве».

В биографических словарях и справочниках говорится, что Герцен, Огарев и Бакунин были едины в своих симпатиях к польским событиям начала 60-х годов XIX века, и что журнал «Колокол» стал даже связующим звеном между русскими и польскими революционными силами. Однако Тучкова-Огарева свидетельствовала, что это было не совсем так. Она писала, что Герцен и Огарев опасались радикальных взглядов и действий Михаила Александровича, которые могут испортить дело всей их жизни.

Александр Иванович говорил Николаю Платоновичу: «…я очень боюсь приезда Бакунина, он, наверно, испортит наше дело. Ты знаешь, Огарев, что о нем говорил в 48-м году, не помню, Косидьер или Ламартин: «Наш друг Бакунин — неоцененный человек в день революции, но на следующий день надо непременно велеть его расстрелять, потому что с таким анархистом немыслимо учреждение какого бы то ни было порядка». Огарев во многом был согласен с Герценом и считал, что Бакунин не удовлетворится только пропагандой через вольную русскую прессу и будет настаивать на деятельности по образцу западных революционных движений. К тому же отношение Герцена к польским событиям было отличным от мнения Михаила Александровича. Современник отмечал, что Бакунин на Западе всегда представлялся ярым защитником Польши, а с началом Польского восстания начал в Лондоне кампанию по сбору средств на покупку оружия для повстанцев.

Тучкова-Огарева вспоминала, что вскоре после появления Михаила Александровича в британской столице недоброе предчувствие Герцена стало оправдываться: «С приездом Бакунина «польская струнка» живей забилась в Вольной русской типографии, — писала Тучкова-Огарева. — Сначала Бакунин беспрепятственно помещал в «Колоколе» свои статьи по польскому вопросу. Но вскоре Герцен заметил вышесказанное направление, и предложил ему печатать свои статьи отдельными брошюрами или публиковать в изданиях, называемых «Голоса из России». Взгляды Бакунина и Герцена на польский вопрос расходились, и Александр Иванович не желал отражать на страницах «Колокола» те материалы, с которыми внутренне не был вполне согласен. Главное несчастие заключалось в том, что взгляды Огарева и Бакунина были как-то ближе, и последний возымел большое влияние на первого. А Герцен всегда уступал Огареву, даже когда сознавал, что Огарев ошибается…»

Человек «симпатичной наружности»

В начале 60-х годов наведался в Лондон Николай Николаевич Обручев, в будущем — видный военный деятель и писатель. В то время молодой человек, тридцати с небольшим лет, Обручев был уже известен в военных кругах России. После окончания Императорской военной академии он занялся преподавательской работой, писал научные труды. Его глубокие и обширные знания были отмечены военным министром Д.А. Милютиным, и Николая Николаевича назначили управляющим делами военно-учебного комитета Главного штаба. Современники высоко ценили его заслуги в реорганизации вооруженных сил Российской империи и в разработке тактических и стратегических задач.