Гончаров - Владимир Мельник Страница 32

Евсей несколько замялся.

— Нельзя сказать, сударыня, чтоб больно ходили… — нерешительно отвечал он, — почти можно сказать, что и не ходили… там господа, почесть, мало ходят в церковь…

— Вот оно отчего! — сказала Анна Павловна со вздохом и перекрестилась. — Видно, Богу не угодны были одни мои молитвы. Сон-то и не лжив: точно из омута вырвался, голубчик мой!»

В конце своего пребывания в Петербурге уже и сам Александр несколько раз называет его «омутом».

Естественной оппозицией аду-омуту является в романе рай. Рай в «Обыкновенной истории» представлен как идиллия, причем часто это — литературная идиллия. Дядя склонен к скептическому, насмешливому восприятию идиллического. Он смеется над своим племянником, когда говорит:

Однако сами обитатели Грачей воспринимают имение как райскую обитель. Ассоциации с раем вызывает в некоторых случаях и слово «сад» (что вообще свойственно для Гончарова). Слово «сад» в романе зачастую отсвечивает библейскими оттенками смысла. Таков сад в Грачах: «От дома на далекое пространство раскидывался сад из старых лип, густого шиповника, черемухи и кустов сирени». В таком-то саду и зарождается «младенческая вера» мальчика Александра — до его столкновения с современной цивилизацией Петербурга, в котором происходит демифологизация нежной детской веры.

Как сказано у любимого Пушкина, «ум сомненьем взволновал». Один из ведущих мотивов «Обыкновенной истории» — мотив искушения. В роли демона-искусителя выступает прагматичный и рациональный «цивилизатор», или, как говорил иногда сам Гончаров, «культурхер», Пётр Адуев — дядя Александра. На своего дядю Александр смотрит через призму поэзии Пушкина. В письме к своему другу Поспелову он так характеризует Петра Ивановича: «Я иногда вижу в нем как будто пушкинского демона… Не верит он любви и проч., говорит, что счастья нет…» Имеется в виду пушкинское стихотворение «Демон». Как и лирический герой «Демона», младший Адуев переживает время, когда ему «новы все впечатленья бытия — и взоры дев, и шум дубровы, и ночью пенье соловья». Ему также волнуют кровь «свобода, слава и любовь». Дядя же его, как и пушкинский демон, «вливает в душу хладный яд», «зовет прекрасное мечтою», «не верит… любви, свободе», «на жизнь насмешливо глядит»…

За несколько лет жизни в столице Александр утрачивает все свои идеалы, религиозные верования, веру в любовь, в дружбу, в высокое служение Отечеству — да и всему «человечеству». Он переживает душевный упадок и чувствует, что ему нужно осмотреться, осмыслить прожитый опыт. Утрату «младенческих верований» он осознает как катастрофу. Вернувшись в Грачи, Александр восклицает: «Младенческие верования утрачены, а что я узнал нового, верного?., ничего: я нашел сомнения, толки, теории… и от истины еще дальше прежнего… К чему этот раскол, это умничанье?.. Боже!., когда теплота веры не греет сердца, разве можно быть счастливым? Счастливее ли я?» Гончаров мудрец и даёт нам понять, что задача современного человека — совсем не в том, чтобы обладать либо «младенческими верованиями», либо цивилизационными принципами, а в том, чтобы соединить то и другое. Нужно соединить прагматическую деятельность и поэзию, развитый аналитический ум — и сердце, науку — и «теплоту веры». Окунаясь в цивилизационный процесс, необходимо не утратить истинной веры и христианских идеалов. В этом-то и вся соль, и вся премудрость! Это «момент истины» в «Обыкновенной истории». Кажется, Александр, наконец, понимает «меру жизни»: «Пока в человеке кипят жизненные силы, — думал Александр, — пока играют желания и страсти, он занят чувственно, он бежит того успокоительного, важного и торжественного созерцания, к которому ведет религия… он приходит искать утешения в ней с угасшими, растраченными силами, с сокрушенными надеждами, с бременем лет…»

Таким образом, Гончаров очень рано нащупал идейный нерв своих романов, связанный с изображением человека, отошедшего от простоты и наивности «младенческой веры» и не обретшего веру иную — мужественную, сознательную, «реальную» в том смысле, что преданность Божьей воле сочетается в человеке с мужеством исторического деятеля.

После петербургского «омута» душа героя совсем иначе воспринимает Бога: перед нами уже не то «отмахивание» от материнских наставлений, какое мы видим в начале романа, когда Александр собирается в Петербург, кажущийся ему «землей обетованной». Кажется, герой вот-вот переродится духовно, вернется к вере — и роман уложится в смысловые рамки притчи о блудном сыне. Однако Гончаров пишет типичную картину современного духовного состояния людей. Устами Адуева здесь говорит все современное человечество. Гончаров строго констатирует факт духовного перерождения русского общества. «Младенческая вера» для самого автора «Обыкновенной истории» совсем не абстракция. Он видел ее, наивную и смешанную с обрядоверием, — в Симбирске, в симбирских церквях, в своем родном доме. В народном православии писатель видел крайне необходимое зерно живой «младенческой веры», которое должно сохраняться на всех уровнях религиозного состояния человека — в любом социальном сословии, на любом уровне интеллектуального развития. Сам Гончаров на протяжении всей жизни — при различной степени своей воцерковленности в разные периоды жизни — хранил это зерно «младенческой веры», страха Божия и смирения. В письме к А. Ф. Кони от 30 июня 1886 года он писал: «Я с умилением смотрю на тех сокрушенных духом и раздавленных жизнью старичков и старушек, которые, гнездясь по стенке в церквах или в своих каморках перед лампадой, тихо и безропотно несут свое иго — и видят жизнь и над жизнью высоко только крест и Евангелие, одному этому верят и на одно надеются!

Отчего мы не такие. «Это глупые, блаженные», — говорят мудрецы мыслители. Нет — это люди, это те, которым открыто то, что скрыто от умных и разумных. Тех есть Царствие Божие и они сынами Божиими нарекутся!» [158]

Александр возвращается в Петербург с благими намерениями. Однако никакого синтеза «христианства» и «цивилизации», «теплоты веры» и «деятельности» не происходит. У героя не оказывается должного мужества, чтобы выстроить свою личностную философию жизни, противостоять соблазнам окружающей «среды». Он идёт по пути наименьшего сопротивления: малодушно начинает жить «как все», идёт «в ногу с веком»: «Я иду наравне с веком: нельзя же отставать!» В сущности, герой отказывается от своих идеалов и от дальнейшего «беспокойного» духовного поиска и становится заурядным обывателем. Задача поиска смысла жизни снимается. Он терпит духовное поражение и просто механически повторяет вариант жизненного пути своего дядюшки. «Обыкновенная история» потому и обыкновенна, что она повествует о человеке, выбравшем торную дорогу: от одних иллюзий к другим, от тезы к антитезе, минуя «синтез». Лишь «необыкновенные истории» — удел немногих. История же «обыкновенная» — массовая, для большинства. Эпиграфом к «Обыкновенной истории» могли бы стать слова Христа из Евангелия от Матфея: «Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф., 7:13–14). Александр Адуев идет «широкими вратами», «обыкновенной», торной дорогой, и его путь — к духовной смерти. Отсюда и фамилия героя.