Педро Жестокий - Франсуа Пиетри Страница 32

Странно было совсем недавно обнаружить отголосок этой мысли у такого опытного философа, как Менендес-и-Пелайо, который так точно определил характер испанских королей. В его утонченной речи, где чувствуется, несмотря ни на что, некоторая сдержанность, он полон снисходительности к Педро Жестокому. Вот его описание: «Взбалмошный и капризный герой, иногда благодетельный тиран, который смог быстрым и необычным способом и хитростью восстановить попранную справедливость. Он вызывает сочувствие не столько необузданной гордостью своего характера и зловещей логикой своих бесчеловечных поступков, сколько трагическим фатализмом, втянувшим его в водоворот событий». Вся суть и — позволим себе добавить — вся ошибочность позднее возникшей легенды скрываются в этом искусном портрете, который мы постараемся оценить объективно.

С первого взгляда само стремление оправдать, пусть даже несколькими сдержанными замечаниями, такого отвратительного деспота, как Педро Кастильский, кажется немыслимым. Если мы перечислим зловещие преступления этого короля, жестокость которого напоминает нам дикость Птолемеев, мы с ужасом насчитаем около двухсот тридцати хладнокровно задуманных и совершенных убийств, даже без намека на справедливый суд, единственным поводом большинства из которых стали обида или гнев. Трудно найти логику этого списка пострадавших от массовых убийств, оправдать которые могло бы военное положение. Речь идет об отдельных расправах, не имеющих отношения к опьянению битвой и которые мы назвали бы уголовными преступлениями.

Если мы продолжим наш мрачный анализ, то кроме ужаса совершенного бросается в глаза разнообразие способов. Примерно сотне жертв гнусного тирана — с которыми обошлись самым лучшим образом, если можно так сказать — отрубили голову. Тридцать человек были убиты булавой или топором, примерно стольких же зарезали или убили кинжалом, двенадцать или пятнадцать были преданы мечу, тринадцать сожжены заживо или брошены в кипящее масло, одиннадцать умерли во время пыток, девять четвертованы, шесть отравлены, только двое повешены. Одной из самых драматических стала смерть правителя Гранады и его эмиров: их буквально разорвала в клочья тысяча дротиков и стрел, с отвратительным весельем выпущенных в них королем и его оруженосцами.

А как объяснят его защитники, пытающиеся оправдать Педро, почему ужасный король карал не только мятежников или предателей? Почему в этом кровавом списке находятся его мать, супруга, двоюродная тетя и три его брата, двое из которых еще были детьми? Как не вспомнить в ответ тем его адвокатам, что считают его только борцом с феодалами и грандами, массовые убийства горожан в Бургосе, Каринене, Толедо, четвертование оруженосцев в Кабесоне, кровавую резню пленных каталонских матросов, сожжение бедного монаха из Нахеры? И объясняет ли, наконец, образ короля — поборника справедливости и бесстрастного защитника государства — садизм некоторых убийств, совершенных на его глазах или его собственными руками?

Нет ли в этом мрачном списке по крайней мере положительных деяний, как в случае с другими государями, строгость которых осудила история, но успехи которых объясняли или сглаживали впечатление от их ужасающего поведения — увеличение границ государства, долговременные реформы, наказание злоупотреблений, успехи внешней политики, удачная дипломатия?

Было бы трудно вписать на счет короля Педро хотя бы одно из этих достижений. По письменным свидетельствам его защитников, он считался с мнением кортесов Вальядолида, которые приняли действительно мудрые ордонансы. Но они относятся к тому времени, когда совсем недавно занявший трон Кастилии Педро, еще подросток, не мог иметь ни склонности к делам, ни опыта. Их труды стали последним творением канцлера Альбукерка, наградой которому скоро станет яд. Все остальные девятнадцать лет этого правления пройдут в междоусобных войнах, бесполезных сражениях, в ссорах и кровавых преступлениях, где не найти ни малейшего полезного дела, ни малейшей творческой мысли.

Ослабление феодальной тирании принято считать большим достижением и главным оправданием Педро Жестокого. Однако недовольный тем, что ему это не удалось, он скорее отдалил упадок тирании, оставив Кастилию в хаосе, который на время удалось устранить его отцу Альфонсу XI и средство от которого его преемник Энрике Трас-тамарский попытался найти.

Другое говорящее в пользу короля Педро обстоятельство, к которому поэты и драматические авторы более чувствительны, чем моралисты, — его страстная любовь к Марии де Падилье. Сила этого чувства говорит о том, что не так уж плохо было пылкое сердце короля и что при более спокойной политической ситуации он бы проявил неизвестные достоинства, дремавшие в нем. Это сентиментальное предположение подтверждается тем, что Педро всегда заботился о Марии и стремился оградить ее от опасностей все продолжающейся гражданской войны. Он нежно относился к трем дочерям, которых она ему родила, провозгласил наследником Кастилии ее последнего ребенка и, наконец, устроил ей торжественные похороны, на которых со слезами на глазах шел за гробом покойной.

Вероятно, здесь путают чисто физическое влечение с настоящим чувством, что легко происходит у любителей романов. Айяла говорит нам, что Педро «неистово любил женщин», а большое количество измен, которые он не считал за таковые, являются прекрасным свидетельством того, что ла Падилья в его беспутной жизни была просто не столь мимолетной, как все остальные, привязанностью, которую укрепило появление четырех детей.

Если здесь и можно говорить о любви, то скорее со стороны де ла Падильи, из которой та же самая легенда сделала властную и корыстную любовницу, хотя она тщетно пыталась успокоить своего вспыльчивого любовника, всегда замыкалась в молчании и уединении, неоднократно была готова постричься в монахини и умерла в смирении и раскаянии. Многочисленные похождения короля, его выставляемые напоказ связи с Хуа-ной де Кастро, Марией де Альдонсой, сестрами Коронель, таинственной Изабеллой Севильской и многими другими соперницами печалили ее, так и не излечив от нежности, которую она перенесла на своих детей.

Что касается Педро, следует напомнить, что он решил сделать де ла Падилью королевой только из-за отвращения, которое испытывал к Бланке Бурбонской; что он без колебаний приговорил к смерти Диего де Падилью, ее брата; что в официальном завещании в 1363 году, когда еще не потухли свечи на ее смертном одре, он публично одарил четырех любовниц низкого происхождения и узаконил неизвестного незаконнорожденного сына, который родился от него у кузины его фаворитки… Если бы Мария де Падилья не умерла так рано, как знать, не погибла бы она в один прекрасный день от кинжала или яда того, кого странная легенда хочет представить как непонятого влюбленного?

Другой аргумент, который приводят защитники короля Педро, напоминает о необузданном честолюбии графа Трастамарского, его постоянных изменах, двуличии, с помощью которого ему удавалось вовремя забыть обиды и предательства, о его ложной либеральности, о том, что он обратился за помощью к иностранцам. Все это противопоставляется законному праву монарха, защищающего свой трон, непримиримой принципиальности, твердости его позиции по отношению к грандам и духовенству, ревностному «испанскому самосознанию»…