Распутин. Воспоминания дочери - Матрена Распутина Страница 34

Матрена едет в Петербург

Мне было тогда десять лет. И долгое путешествие по железной дороге из далекой сибирской губернии в самый знаменитый город России — Санкт-Петербург — произвело оглушительное впечатление.

Я ехала в город, который отцу стал пусть и временным, но все же домом. Для меня же он обещал стать целым миром. И даже паровоз — исторгающее дым чудище — я воспринимала как доброе существо, несущее меня на себе в новую, безусловно, волшебную жизнь.

В те времена не было вагонов-ресторанов, поэтому коридоры вагонов заполнял аромат снеди, припасенной путешественниками. Отдельный вагон, в котором ехали мы с отцом, не составлял исключения. И это только усиливало ощущения праздника — так вкусно пахло в нашем доме только по праздникам, ведь по обычным дням готовили наскоро. К тому же у нас всегда, а при отце особенно тщательно соблюдали все посты. Но недаром же от строгого поста освобождаются «все болящие и путешествующие», и я отводила душу. К тому отец от счастья, что я еду с ним, готов был исполнить мой любой каприз.

Признаюсь, меня просто распирало от гордости — мы едем в отдельном вагоне! Я не могла высидеть на месте и часу, тянуло пройтись по другим вагонам, чтобы в ответ на вопросы: «Чья ты, девочка, в каком вагоне твои родители?» — сказать, точнее, продекламировать: «Я дочь Григория Ефимовича Распутина, мы едем в прицепном вагоне в Петербург, где я буду теперь жить…»

Конечно, если бы с нами ехала мама, я бы и шагу не ступила за порог вагона. Отец же и в поездке не все время оставался со мной наедине. К нему то и дело заходили какие-то люди (из чистой публики), он что-то им рассказывал. Я еще удивилась — говорил он словно незнакомым голосом. Я не была дикаркой, хотя и росла в деревне, но так спокойно, как отец, научилась держаться с господами очень нескоро. В нем же не было ни раболепства, ни заискивания. Наоборот, к нему обращались даже с преувеличенным почтением, по некоторым было видно, что они робеют.

Я знала, что отца, в отличие от прочих, окружает какая-то тайна. Знала, что он обладает даром целительства. В общем, знала, что мой отец особенный. Но при этом воспринимала только как любимого отца. До остального мне дела не было.

Другой человек

В Санкт-Петербурге меня ждали сюрпризы. И главный из них — мгновенная перемена в отце. (Я тут же вспомнила его чужой голос в вагоне.)

В Покровском отец играл и веселился с нами. Я помню радость в его глазах, когда ему случалось сказать или сделать что-то такое, что доставляло нам радость.

В Санкт-Петербурге все было совсем иначе.

Отец выглядел другим человеком, не таким, как дома. Хотя в одежде перемена заметна была не особенно (я сравниваю, разумеется, не с годами странствований), вопреки моим фантазиям. В Покровском я изо все сил старалась вообразить себе, во что отец одевается, когда идет во дворцы к знатным людям. Мне представлялись какие-то причудливые наряды. Смесь из того, что я могла наблюдать в Тюмени, куда меня возили по большим праздникам катать на карусели, и того, что я видела в модных журналах, бережно хранимых Дуней в память о ее «барской жизни». Взяв за правило почти ничего не говорить от себя, сошлюсь на Симановича: «В своей одежде Распутин всегда оставался верен своему крестьянскому наряду. Он носил русскую рубашку, опоясанную шелковым шнурком, широкие шаровары, высокие сапоги и на плечах поддевку. В Петербурге он охотно надевал шелковые рубашки, которые вышивали для него и подносили ему царица и его поклонницы. Он также носил высокие лаковые сапоги».

И при этом он уже не принадлежал нам.

Другие люди, и их было много, изо дня в день приходили и выстраивались в очередь, предъявляя на него свои права. Если я и ревновала его к толпе почитателей и льстецов (а я ревновала!), то меня также интриговало их поклонение ему.

Первоклассный дом

Сначала у нас не было своего жилья. Мой отец дружил с семейством Сазоновых. Господин Сазонов, как и отец, был религиозным человеком — членом Синода! — и очень занятым, я его почти не видела. Их квартира была тесноватой, но удобной, изящно обставленной и отделанной. Сазоновы держали двух служанок — повариху и горничную. Для того времени это был первоклассный дом, и хозяйство велось безукоризненно.

Отношения в семье поддерживались самые простые. При этом распорядок в доме соблюдался неукоснительно.

Я жила в одной комнате с дочерью Сазонова, девочкой на четыре года старше меня, избалованной родителями и вниманием бесчисленного количества молодых повес, что очень ей льстило.

Маруся Сазонова была поразительно красивой, и если бы не строгий надзор, уверена, рано или поздно из-за какого-нибудь ухажера разразился бы ужасный скандал.

Просители

Квартира Сазоновых вполне подходила для жизни семьи и для приема гостей, но она не была рассчитана на проживание в ней отца. Хозяин с уважением относился к тому, что делал отец, и никак не давал ему понять, что тот доставляет домочадцам неудобства. Посетителей же, идущих к отцу за помощью, становилось все больше. Квартиру заполнили хромые, увечные и нуждающиеся.

А теперь, когда распространился слух о том, что отца принимают при дворе, к нему стали стекаться и толпы карьеристов. Матери просили пристроить сыновей на государственную службу, дельцы стремились получить выгодный контракт, политики жаждали попасть в кабинет министров — все слетались к отцу.

Отец никогда не умел отказать нуждающимся в помощи и трудился самым старательным и добросовестным образом. Некоторое время он пытался принять всех. Молился за здоровье больных. Многие из них чудесным образом исцелялись, и очереди становились тем длиннее, чем шире распространялись слухи о его способностях врачевателя.

Он глубоко проникал в характер и природу людей. Обладал даром ясновидения, хотя сам никогда так не называл свои способности. Тем, кто проходил его строгий отбор (не подозревая об этом), он пытался помочь всеми силами. Он мог замолвить словечко министру или чиновнику, или тому, от кого зависела помощь просителю. Многих, однако, он отвергал, если они не выдерживали острого взгляда отца, умевшего тут же разгадать их цели. Таких людей он отсылал прочь с большим тактом, давая им понять, что они не сумели пройти испытания. (И я об этом уже писала.)

Важно заметить, что отец никогда не брал на себя смелость осуждать мотивы приходивших к нему людей. «Только Бог, — говорил он, — имеет право судить».

Руднев: «Ко всем окружающим он обращался на «ты». Прием многочисленных посетителей Распутина сопровождался следующей церемонией. Лица, знакомые с ним или обращающиеся к нему по протекции, целовали его в левую щеку, а он отвечал поцелуем в правую щеку. Просители, приходящие к нему без протекции, целовали его в руку. Распутин, между прочим, не любил, когда ему целовали руку люди, в искреннем уважении которых он сомневался. Не любил он также, чтобы его называли «отец Григорий».

Белецкий: «На своих утренних приемах Распутин раздавал небольшими суммами деньги лицам, прибегавшим к его помощи. Если требовалась большая сумма, то он писал письма для просителей и посылал с этими письмами к знакомым, а часто и к незнакомым лицам, преимущественно из финансового мира. Письма его, написанные безграмотно, с крестом наверху, письма, как пишут обыкновенно лица духовные, ходили во множестве по рукам и составляли предмет своеобразной пикантности; находились любители, которые покупали их и коллекционировали».