Сотворение мира - Гор Видал Страница 35

Вот что случилось в действительности.

Два десятка из нас развлекались в гостях у царя Лидагма. Сам Лидагм, невзрачный пятидесятилетний старик, возлежал на подушках в дальнем конце зала, справа от него расположился брат Великого Царя Артан, слева — Мардоний, после Артана знатнейший из присутствовавших персов. Остальные устроились полукругом перед тремя благородными. Рабы принесли каждому по треножнику, нагруженному всевозможными дарами моря. В тот вечер я впервые попробовал устриц и увидел, как едят кальмара, отваренного в собственных чернилах.

Пиршественный зал представлял собой длинное помещение, бесцветное и словно какое-то недоделанное — на меня всегда производит такое впечатление дорический стиль. По сырому от морской воды полу был разбросан плесневелый тростник. Неудивительно, что правители Галикарнаса склонны к болезням суставов.

За спиной у Лидагма стояло кресло, на котором сидела царевна Артемизия. Это была стройная белокурая девушка. Поскольку муж ее постоянно болел, она обедала в обществе отца, заменяя собой его зятя. Говорили, что у нее есть слабоумный брат. И по дорийским законам получалось, что наследница царя — она. Как и все, я не отрывал от нее глаз — ведь впервые я обедал в присутствии женщины, если не считать Лаис. Мои товарищи-персы тоже были загипнотизированы.

Хотя Артемизия ничего не говорила, если к ней не обращался отец, она внимательно слушала разговоры и держалась очень скромно. Я сидел слишком далеко, чтобы слышать ее, но исподволь наблюдал, как ее пальцы выщипывают нежное мясо морского ежа, начиная от центра и дальше к колючей шкуре. Так я научился есть морских ежей. Для слепых они опасны. Возможно, поэтому я так много лет и не вспоминал об Артемизии.

На пирушке много пили, по дорийскому обычаю, который близок к фракийскому. По кругу пускают полный рог вина, каждый изрядно отпивает и передает дальше. Последние капли обычно выплескивают на соседа — считается, что этот неопрятный жест приносит удачу.

Отправившись спать, я не обнаружил в комнате Мардония, но на рассвете, когда я проснулся, он уже храпел рядом. Я разбудил его и предложил сходить в порт.

Наверное, в мире нет места прекраснее малоазийского побережья. Берег здесь крутой и испещрен причудливыми бухтами. Холмы густо поросли лесом, а прибрежные равнины влажны и плодородны. Голубые горы выглядят так, словно это огненные храмы, воздвигнутые во славу Мудрого Господа, хотя в то время в этой духовно обездоленной части мира Мудрого Господа еще никто не знал.

Порт заполняли всевозможные суда, и в воздухе пахло смолой от проконопаченных бортов и палуб. Когда подходили рыбачьи лодки, рыбаки выбрасывали на берег сети с бьющейся сверкающей рыбой, и торговцы начинали на берегу торг. В оглушительном шуме слышалось что-то радостное. Я люблю морские порты.

Около полудня, в самый разгар базара — впервые я услышал это греческое выражение в Галикарнасе, — к нам подошел высокий моряк. Он торжественно приветствовал Мардония, и тот представил меня. Этого человека звали Сцилакс. Мардоний считал само собой разумеющимся, что я его знаю, но мне пришлось со стыдом признаться, что впервые слышу имя лучшего в мире навигатора. Сцилакс был греком откуда-то из Карий, и Дарий часто отправлял его в экспедиции. Это он составил карту южного океана, омывающего Индию, и также почти всего западного Средиземноморья. Это он убедил Дария прорыть канал между Средиземным и Аравийским морями. Когда Ксеркс стал Великим Царем, то хотел послать Сцилакса вокруг Африки. К сожалению, кариец был уже слишком стар для такого путешествия.

— Готовится война? — спросил Мардоний.

— Вам лучше знать, господин.

Сцилакс отвел взгляд. Как у всех моряков, глаза его были всегда полуприкрыты, словно он насмотрелся на солнце, а лицо хоть и почернело от зноя и ветра, как у нубийца, но шея оставалась белой, как морская пена.

— Но ты же грек! — Когда Мардоний пытался хоть недолго говорить с кем-то ниже себя как с равным, у него всегда это выходило неестественно. — Чем занят Аристагор?

— Его здесь нет. Говорят, он на севере. Сомневаюсь, что он заедет так далеко на юг. Мы же дорийцы. У нас свой царь. Здесь нет тиранов.

— У него большой флот?

Сцилакс улыбнулся:

— Какой бы ни был, Аристагор весь потопит.

— Разве он не владыка морей?

— Нет, не владыка. — Сцилакс нахмурился. — Но будь в Милете Гистиэй, уж тот-то бы был владыкой!

— Неужели?

Как все молодые царедворцы, Мардоний считал само собой разумеющимся, что старшие по возрасту придворные неизбежно уступают нам по всем статьям. Молодость склонна к самодовольной глупости.

— Я хорошо его знаю. И Великий Царь тоже. Дарий правильно делает, что не отпускает его от себя. Гистиэй может быть очень опасным.

— Я запомню это.

Сцилакс, извинившись, покинул нас, а мы с Мардонием поднялись по крутой узкой улочке от пропахшего рыбой многолюдного порта к приморскому дворцу Лидагма.

Мы говорили о грядущей войне. Поскольку мы ничего не знали, то вроде школьников, каковыми и были еще недавно, обсуждали великие дела, ждущие нас в будущем, когда вырастем. К счастью, будущее было — и всегда будет — скрыто от нас.

— Здесь кое-кто хочет поговорить с тобой, — обратился ко мне Мардоний в приморском дворце. — Кое-кто очень интересуется Мудрым Господом.

Хотя Мардоний не смел открыто шутить над религией Ахеменидов, он имел схожий с Атоссиным дар к тонким насмешкам, когда дело касалось зороастризма.

— Я следую Истине, — сказал я сурово, как всегда, когда во мне хотят увидеть проявление мудрости Мудрого Господа.

К моему удивлению, в апартаменты Артемизии нас отвели две старухи. В те дни при дорийских дворах евнухи были неизвестны. Когда мы вошли в маленькую комнату, Артемизия поднялась нам навстречу. Подойдя ближе, я заметил, что у нее что-то на уме, но что, я не понял. Артемизия жестом отослала старух.

— Садитесь, — произнесла она. — Примите приветствия моего отца. Он хочет принять вас, и того и другого, но сейчас не совсем хорошо себя чувствует. Он в соседней комнате.

Артемизия указала на резную деревянную дверь, грубо прилаженную к голой каменной стене. Из искусств дорийцам знакомы лишь война и воровство.

Затем я выслушал несколько поверхностных вопросов о Мудром Господе. Дав с дюжину таких же поверхностных ответов, я вдруг понял, что накануне ночью Мардоний спал с Артемизией, а теперь использует меня как предлог для благопристойного визита при свете дня. В самом деле, что может быть естественнее: царская дочь обсуждает религиозные вопросы с внуком пророка.

Раздосадованный, я прекратил объяснения. Она и не заметила, продолжая смотреть на Мардония, словно хотела тут же проглотить его, как ловко проделывала это с колючими морскими ежами накануне.

Увидев, что от меня толку нет, Мардоний сам начал рассуждать о религии. Артемизия внимала с важным видом. Он знал о Мудром Господе не больше, чем я о его любимом Митре.