Сотворение мира - Гор Видал Страница 34

— Все будет исполнено в точности, Великий Царь! — в соответствии с протоколом ответил Артафрен.

Он старался скрыть свою радость. Гистиэй же просто сгорал от восторга. Только афиняне выглядели мрачновато: от Наксоса до Афин путь неблизкий.

— Мы отдаем флот под командование нашего вернейшего флотоводца…

Грубое лицо Гистиэя расплылось в улыбке.

— …и двоюродного брата Мегабета. — Дарий не удержался, чтобы не взглянуть, как рот Гистиэя захлопнулся. — Его заместителем будет Аристагор. — Дарий встал, и все мы согнулись в поклоне. — Такова воля Великого Царя.

— Такова воля Великого Царя! — в соответствии с обычаем повторили мы.

Греческие войны надвигались с неизбежностью.

Гистасп и я остались в охотничьем домике еще на два дня. Каждый день Дарий устраивал нам грандиозный пир. Хотя сам Великий Царь обедал один или с Ксерксом, он присоединялся к нам, чтобы выпить вина. Все горцы гордятся тем, сколько могут выпить, и поэтому я не удивился, заметив, что возлияния становятся все обильнее, что в гельбонское вино Великого Царя добавляется все меньше воды из реки Хоаспа. Но, как и все представители его клана, Дарий имел крепкую голову. Сколько бы ни выпил, разума он не терял. Но мог внезапно уснуть. Когда это случилось, виночерпий и возница отнесли его в постель. Горцы перепили всех равнинных греков, кроме Гиппия, который только больше и больше грустнел, понимая, что на этот раз его миссия закончилась провалом.

Я очень плохо помню этот знаменательный совет. Помню только, что Ксеркс предвкушал поход на Наксос, но его участие было еще не очевидно.

— Я наследник, — говорил он мне солнечным холодным утром на верховой прогулке. — Все уже решено. Но считается, что никто не знает — пока.

— В гареме знает каждый, — сказал я. — Там только об этом и говорят.

Так оно и было.

— И все равно, пока Великий Царь сам не объявил, это только слухи, а он не объявит до отбытия на войну.

По персидским законам перед отъездом на войну Великий Царь должен назвать своего преемника. Иначе в случае его гибели возможны беспорядки, как это случилось после внезапной смерти Камбиза.

Мы скакали верхом, и холодный зимний воздух прояснил наши головы от выпитого накануне. Я не мог знать, что мы переживаем апогей Персидской державы. По иронии судьбы, в дни своей юности, на пике золотого века Персии, я постоянно страдал от головных болей и тяжести в желудке — результат бесконечных пиров и попоек. Спустя несколько лет я просто объявил, что, как внук пророка, могу пить, лишь выполняя ритуал. Это мудрое решение и помогло мне так долго прожить. Но поскольку долгая жизнь есть наказание, теперь я понял, что нужно было больше пить гельбонского вина.

Летом следующего года Мардоний и я уехали из Вавилона в Сарды. Четыре сотни конницы и восемь рот пехоты сопровождали нас. Когда мы проезжали ворота Иштар, дамы из гарема махали нам с крыши Нового дворца, — впрочем, то же делали евнухи.

Мы, младшие офицеры, питали глубокое почтение к дюжине или около того старых — для нас удручающе старых — воинов, прошедших с Дарием от одного края мира до другого. Я даже встретил старшего офицера, знавшего моего отца. К сожалению, он не мог вспомнить о нем ничего интересного. Командовал нашим небольшим войском брат Дария Артан — темная личность, он потом заразился проказой и вынужден был жить один в глуши. Говорят, прокаженные обладают огромной силой духа. К счастью, я не был с ним достаточно близок, чтобы убедиться в этом.

Я никогда так не наслаждался, как во время тех недель путешествия из Вавилона в Сарды. Мардоний был чудесным попутчиком. И ему, и мне не хватало Ксеркса, и большая часть чувств к отсутствующему товарищу изливалась друг на друга.

Каждую ночь мы разбивали свои шатры по соседству с какой-нибудь почтовой станцией, что установлены через каждые пятнадцать миль вдоль полуторатысячемильной дороги из Суз в Сарды. Затем мы закатывали пир. Я даже пристрастился к пальмовому вину — крепкому напитку, очень популярному в Вавилонии.

Мне вспоминается один вечер, когда мы с Мардонием и несколько девушек, путешествующих с грузовым караваном, решили проверить, сколько пальмового вина можем выпить. Мы сидели наверху так называемой Мидийской стены, когда-то давно сооруженной из кирпича и асфальта, а теперь постепенно превращающейся в пыль. До сих пор помню слепящую глаза полную золотую луну, когда я лежал на бархане у подножия стены. Ночью я свалился, и только мягкий песок спас мне жизнь. Мардония это очень позабавило. Несколько дней меня тошнило от пальмового вина.

Оставив Евфрат справа, мы двигались на север, к морю. Как никогда ранее, меня поразили протяженность и разнородность нашей империи. Мы проехали от знойных, обильно орошаемых полей Вавилонии через пустыни Месопотамии к высокогорным лесам Фригии и Карий. Через каждые несколько миль ландшафт менялся. И люди тоже. Равнинные жители, живущие у рек, низкорослые, быстрые, большеголовые. В горах люди высокие, бледные, медлительные, с маленькими головами. В греческих же прибрежных городах невообразимое смешение рас. Хотя преобладают ионийские и дорийские греки, они смешиваются с белокурыми фракийцами, смуглыми финикийцами, египтянами, чья кожа напоминает папирус. Физическое разнообразие людей так же поразительно, как низменность человеческого характера.

По непонятным причинам мы не свернули по царской дороге в Милет, а направились в Гиликарнас, самый южный из подвластных Великому Царю греческих городов. В Галикарнасе живут греки-дорийцы, традиционно лояльные к Персии.

Царь Лидагм принял нас чрезвычайно любезно и поселил в своем приморском дворце — возвышающейся над побережьем сырой казарме из серого камня. Мы с Мардонием заняли комнату с видом на высокий зеленый остров Кос вдали. Я не отходил от окна. Впервые в жизни я увидел море. Должно быть, в моих жилах течет кровь моряка, — от ионийских предков Лаис? — потому что я не мог оторвать глаз от фиолетовой неспокойной глади. Гонимые осенним ветром, тяжелые волны с таким грохотом разбивались об основание приморского дворца, что я всю ночь не мог уснуть. Между ударами волн, если прислушаться — а я напрягал слух изо всех сил, — было слышно, как под окном шипит кипящая морская пена.

Мою очарованность морем Мардоний назвал ерундой.

— Подожди немного, пока отплывешь. Тебе наверняка оно быстро надоест. Магов всегда тошнит.

С юных лет Мардоний любил называть меня магом. Но он был добродушным пареньком, и я никогда особенно не обижался на такое обращение.

В те дни я знал Мардония так хорошо, что, по сути, не знал его совсем. Я никогда не изучал его характер, как это случается по отношению к новым знакомым или тем важным персонам, на которых приходится взирать издали.

Поскольку Мардония ждала мировая слава, я, пожалуй, должен постараться восстановить в памяти, что он представлял собой в юности и — что особенно важно — каков он был в Галикарнасе. Я уже тогда начал сознавать, что это не просто один из родовитых юношей, чьи достоинства заключаются в знатности его семьи и особой роли как сотрапезника Ксеркса. Я всегда замечал умение Мардония быстро обернуть в свою пользу создавшуюся ситуацию. Он был также очень скрытен в своих поступках, не говоря уже об их мотивах. Редко кто имел представление о его ближайших намерениях. Он неохотно открывал душу. Но в Галикарнасе я узнал многое о его натуре. Будь я повнимательнее, я бы смог даже начать понимать его. А пойми я его… Да что толку рассуждать о том, что могло бы быть?