Плач к Небесам - Энн Райс Страница 36

— А почему не бывать? — не удержался от вопросаТонио. Его всего трясло, но теперь он был так взвинчен, что смущению места неоставалось. — Я должен этому воспрепятствовать? Перестаньте! Я долженпойти вопреки воле своего отца потому, что вы попросили меня сделать это?Синьор, я не знаю, есть ли во мне «железо», но во мне течет кровь Трески, и высудите обо мне так неверно, что я в большой растерянности и не знаю, какобъяснить вам, насколько вы ошибаетесь!

— А ты вовсе не ребенок, оказывается!

— Нет, я еще ребенок, и именно поэтому я все это сейчастерплю, — решительно возразил Тонио. — Но вы, синьор, — мужчина,и вы должны были бы хорошо понимать, что я вовсе не тот судья, к которому выдолжны апеллировать. Это не я подписывал вам приговор.

— Ах, приговор! Да, приговор! — неровным голосомпроговорил Карло. — И как хорошо ты подбираешь слова, как гордился бысейчас тобой отец, таким юным и таким умным, а еще таким храбрым...

— Храбрым? — сказал Тонио более мягко. —Синьор, это вы вынуждаете меня произносить грубые слова. Я не хочу с вамиссориться! Позвольте мне уйти! Это просто ад для меня: брат против брата!

— Да, брат против брата, — отвечал Карло. — Ачто остальные обитатели дома? Что твоя мать? Как она относится ко всемуэтому? — прошептал он, наклонившись настолько близко, что Тонио отпрянул,хотя и не отвел глаза. — Так как насчет твоей матери?

Тонио был настолько поражен и напуган, что не мог ничего ответить.

Припертый к спинке стула, он глядел на своего двойника.Смутное ощущение отвращения вернулось к нему.

— Ваши слова кажутся мне такими странными, синьор!

— Неужели? Подумай немного, ты ведь такойсообразительный, ты ведь водишь за нос своих учителей! Так скажи мне, онасогласна прожить всю жизнь одна, в доме сына, в качестве скорбящей вдовы?

— Но что еще ей делать? — прошептал Тонио.

И опять появилась та же улыбка, почти ласковая и все жетакая неуверенная. «В этом человеке нет настоящей злобы, — подумал Тонио сотчаянием. — Нет злобы, даже теперь. Лишь чудовищная неудовлетворенность.Неудовлетворенность столь мучительная, что не оставляет места для мыслей опоражении или для чувства горечи».

— Ей сейчас... сколько? — спросил Карло. — Вдва раза больше, чем тебе? И чем была ее жизнь до сих пор, как не пожизненнымзаключением? Разве не была она совсем девочкой, когда пришла в этот дом? Можешьне отвечать: я и так помню ее.

— Не говорите о моей матери.

— Ты запрещаешь мне говорить о твоей матери? —Карло подался вперед. — Разве она не из плоти и крови, как ты или я? И небыла целых пятнадцать лет замурована в этом доме вместе с моим отцом? А ну-каскажи, Марк Антонио, ты считаешь себя красивым, когда глядишь в зеркало? И разветы не находишь во мне тут же самую красоту? В большей или меньшей мере?

— Вы говорите отвратительные вещи! — прошепталТонио. — Если вы скажете еще одно слово о ней...

— О, так ты мне угрожаешь, да? Да твои шпаги для меня —что игрушки, мой мальчик! На твоем смазливом личике еще нет и следа бороды! Атвой голос столь же по-детски звонок, как и ее, о чем я тебе, впрочем, ужеговорил. Не угрожай мне. Я буду говорить о ней столько, сколько захочу. Ноинтересно, много ли слов мне понадобится сказать ей, чтобы заставить еепроклясть эти годы?

— Ради Бога, она — жена вашего отца! — Тониозаскрежетал зубами. — Принуждайте меня сколько хотите, я вас не боюсь. Ноее оставьте в покое, понятно? Если я даже и ребенок, то могу призвать на помощьтех мужчин, которые защитят меня!

О, это и был ад, тот самый ад, о котором говорили священникии который рисовали художники!

— Принуждать? — усмехнулся Карло, похоже,искренне. Лицо его разгладилось. — Зачем мне нужно кого-то принуждать? Онавсе еще женщина, братишка. И очень одинокая, жаждущая мужского прикосновения,если, конечно, она еще помнит, что это такое. Когда она чуть не сошла с ума, онподсунул ей евнуха вместо любовника. Но я не евнух. Я мужчина, Марк Антонио.

Тонио вскочил. Но Карло не отступил ни на шаг.

— Вы сущий дьявол, как он и говорил! — прошепталТонио.

— О, так вот что он говорил обо мне! — вскричалКарло. Он схватил Тонио за запястье и сжал его. Но лицо его было искаженостраданием. По его лицу Тонио видел, какую боль испытывает брат. — Онговорил, что я дьявол, да? А он рассказал тебе о том, что сделал со мной? Онрассказал тебе о том, что он отобрал у меня? Пятнадцать лет в изгнании! Как этовообще можно выдержать? Если бы я был дьяволом, то обладал бы дьявольскойсилой, чтобы выдержать этот ад!

— Я сочувствую вам! — Тонио высвободился, резковырвав руку. — Мне жаль вас!

Они стояли лицом к лицу, одни в пустой комнате.

— Богом клянусь, я переживаю за вас! — сказалТонио. — Но я ничего не могу сделать, и она так же бессильна, как и я.

— Бессильна? Она? Как долго ты сможешь продержаться,если весь дом ополчится против тебя?

— Она моя мать, она никогда не ополчится против меня.

— Ты уверен в этом, Марк Антонио? Лучше сначала спросиее: в чем заключалось то преступление, за которое она получила свои пятнадцатьлет изгнания? — Он сделал шаг вперед, когда Тонио попытался рвануться всторону. — Мое преступление заключалось в том, что я родился под другойзвездой, с другим нравом. Он ненавидел меня со дня моего рождения и не видел вомне ни малейшего следа добродетели, кто бы ему на него ни указывал. Таков мойгрех. Но в чем заключался грех твоей матери, за который этот человексоблаговолил сделать ее своей невестой, когда она была еще сущим ребенком, апотом похоронил заживо в четырех стенах?

— Оставьте меня в покое! — потребовал Тонио.

За открытой дверью темнела гостиная. Но Тонио никак не могдвинуться в ту сторону, хотя Карло и не удерживал его.

— Я скажу тебе, в чем был ее грех, — продолжалКарло. — Ты готов это услышать? А потом посмотрим, сможешь ли ты запрещатьмне говорить о ней! Она любила меня, вот в чем заключался ее грех! И когда япришел за ней в «Пиета», она ушла со мной!

— Вы лжете!

— Нет, Марк Антонио...

— Все, что вы сказали, каждое слово — ложь!