Возвращение Фабрицио - Марк Фруткин Страница 37

— У тебя так было?

— Да, — солгала герцогиня.

— Адвокат не так стар, по крайней мере, я его таким не считаю. — Элеттра смотрела мрачно, глаза потемнели от печали.

— Он не кажется тебе неискренним, душа моя?

— Нет, не кажется. Это странно. Он не похож на остальных иезуитов, которых я встречала, и совсем не такой, каким, мне казалось, должен быть адвокат дьявола.

— Возможно, ты видишь лишь то, что хочешь видеть. — Старуха замолчала и вздохнула. — Пора возвращаться. Я устала.

— Да, конечно.

Они повернулись и пошли обратно.

— Я с тобой согласна. Он хороший человек. Но все же, Элеттра, должна тебя предупредить, это очень опасно.

— Я хочу знать, что будет. Все равно, ты же знаешь, я ничего не боюсь.

— О, дорогая, я не сказала, что это опасно для тебя. Здесь есть опасность для него.

Комета летела по небу белым горящим бриллиантом. Падала в пустоте голова жеребенка с развевающейся гривой. Кончик кисти макнули в белую краску и понесли к холсту. Голова ребенка пробилась в мир, за ней белым следом тянулся крик. Поток света, поток нестерпимо яркого света, идущий сквозь тьму. Великая идея свернулась в спираль и вознеслась в небесную высь.

— Ты любишь девушку?

— Я… не знаю.

— Думаешь, ты сможешь распознать любовь?

— Не знаю. Я мог бы…

— Все твои ответы будут столь же неопределенными?

— Это официальный вопрос?

— Здесь я задаю вопросы.

— Конечно. Конечно, прости.

— Она кажется тебе прелестной?

— Да. Иногда ее взгляд кажется мне пронзительным, словно она смотрит насквозь, прямо в душу.

— Существует ли душа на самом деле?

— Не будем отклоняться от темы.

— Согласен. Так ты считаешь ее красивой?

— Да. Она вся светится. Светится изнутри. И глаза, эти огромные темные глаза. Рядом с ней я не могу удержаться, чтобы не смотреть в них, настолько они ясные и нежные. Она словно переполнена естественным желанием. Не тем желанием, что порождает воля, а тем, что невинно горит в ней.

— Ты скажешь ей о своих чувствах?

— Каждый раз перед встречей я репетирую свою короткую пьесу. «Элеттра, я должен вам кое-что сказать. Пусть мои слова не причинят вам огорчения. Я говорю лишь потому, что мое сердце переполнено. Я… питаю к вам глубокое чувство. Забудьте на миг, что я священник, адвокат дьявола. Вспомните, что я мужчина, был мужчиной прежде, чем стал священником, и всегда им останусь. Надеюсь, то, что я скажу, не оскорбит вас». И так далее. Но я никогда не произнесу этого при встрече. Слова не сорвутся с губ. Мое сердце поднимается к горлу и там остается.

— Возможно, она просто хочет быть твоим другом. Не может ли быть, чтобы она подозревала о твоих истинных чувствах?

— Да. Такое возможно. Не знаю. Я словно во сне. Утопающий, что во сне пытается выплыть.

— Ты ведь священник, к тому же высокопоставленный, не похоже ли, что ты становишься лицемером?

— Думаю, можно сказать и так, и все же сердцу не прикажешь. Все люди раздираемы чувствами. Я священник, но не евнух.

— Хорошо сказано. Так тобой движет не только сердце, но и чресла?

— Любовь, совокупление, совокупление, любовь — они так прекрасно переплетаются в двуногих тварях. Они неразделимы, как Минотавр и лабиринт.

— Она любит тебя?

— Не знаю. Каждый раз, когда мы видимся, кажется, она идет на все, чтобы одеться в той манере, которую я считаю изысканной и манящей. Укладывает волосы. Кажется, она рада меня видеть, глаза смеются, на губах широкая улыбка. Несколько дней назад я подошел и сел с ней рядом, чтобы взглянуть на текст. Наши плечи соприкоснулись. Ее кожа светилась, я чувствовал ее близость. Мне довольно было лишь повернуть голову, чтобы коснуться губами ее щеки. Она сияла и была так близко. Но потом солнце закрыла туча, и я вернулся на свое место напротив нее. Момент ускользнул. На самом деле я не знаю, что у нее на сердце.

— Возможно, это невинность юности? Не может ли она просто играть, чтобы посмотреть, к чему это приведет?

— Может быть. Выглядит она изумительно невинной, это часть ее очарования. Она действительно молода, а я уже не молод.

— Ты боишься герцога, ее отца?

— Очень, очень боюсь. Ему ничто не страшно. Ему ничего не стоит прихлопнуть священника словно муху. Если он хоть на миг допустит, что я испорчу репутацию его дочери, мне конец. Может быть, я ужасный глупец, но…

— Разве не стал ты скопищем надежд, страхов, колебаний и сомнений?

— Да. Возможно, я сойду с ума под пытками невыразимой любви.

— Я спрашиваю снова: ты любишь ее?

— Да. Да, люблю.

Аркенти обнаружил, что стоит ночью у окна, всматриваясь в темноту, где собиралась летняя гроза. Он это чувствовал по тому, как вдруг стих ветер и воздух напитался влагой. В этот момент, точно повторяя изгибы реки По и ее притоков, в небе сверкнула молния. Теперь я смогу жить, только если признаю правду: ее неумолимая красота находит отклик в неистовстве моего желания.

И грянул гром.

Направляясь через площадь к монастырю Святой Лючии, адвокат дьявола думал о странном разговоре с монахом-иеронимитом, пишущим фрески, Доном Аттилио.

Чудаковатый художник сказал, что в укромном дворике монастыря есть произведение Фабрицио Камбьяти, которое адвокат должен увидеть. Портрет женщины, как он сказал. Старая герцогиня в юности в образе святой Агаты. Он предложил иезуиту попросить настоятельницу показать портрет, намекнув, что это может оказаться интересным для расследования.

Что имел в виду Бодини? Затем он заговорил об имени Камбьяти. Звучит почти как «cambiare», «меняться». Он словно сообщал нечто важное. Это имя не из Ломбардии. Оно откуда-то еще, возможно, ниоткуда. Его семья не из этих мест. Иезуит не совсем понимал, к чему вел монах, но он посмотрит на картину и найдет все, что сможет найти. Что за бесцеремонный и надоедливый священник…

На подбородке настоятельницы росло несколько пучков волос, глаза казались окаменевшими. Она провела монсеньора

Аркенти по длинному коридору, в конце которого виднелась дверь. Их шаги отдавались эхом, два метронома отсчитывали разное время. Ключом, пристегнутым под рясой, она открыла дверь, за которой оказался маленький зеленый двор. В центре бил фонтан, летние цветы радовали глаз, в воздухе витал легкий, свежий, сладкий запах жимолости. Ни окон, ни балконов во двор не выходило, он был уединенным и полностью замкнутым, хотя и под открытым небом.