Елизавета I - Кэролли Эриксон Страница 38

Говоря по существу, Елизавету было практически не в чем обвинить. Да, она была знакома с некоторыми из заговорщиков, но все они отрицали ее участие в заговоре. На послания главарей (а как, собственно, можно было предотвратить их получение?) Елизавета давала вежливые, но совершенно неопределенные ответы. Даже под пыткой сам Уайатт, который мог сохранить себе жизнь, признавшись в том, что хотели из него вытянуть королевские следователи, отказался в конце концов назвать имя Елизаветы (противоположные показания, данные впоследствии в слушаниях в Звездной палате, не нашли подтверждения реальными доказательствами). «Уверяю вас, — обращался Уайатт с плахи к людям, пришедшим на его казнь, — ни они (Елизавета и Кортни), ни те, кто сейчас здесь (в Тауэре) находится, никоим образом не участвовали в моем предприятии». Попытка одного из советников Марии заглушить эти слова вызвала возмущение толпы. Люди услышали от изменника то, что и хотели услышать: сестра королевы, всеобщая любимица Елизавета, ничем не запятнала своей чести.

Много лет спустя Елизавета сама написала нечто вроде эпилога к этой зловещей истории. Она призналась, что «до нее доносились слухи о заговорах против сестры», что «не одна возможность у нее была проникнуть» в козни заговорщиков, чьи «деяния» до конца так и не были раскрыты. Ясно, что королевские следователи раскопали далеко не все подробности бунта во главе с Уайаттом, Елизавета знала больше и несла это знание как бремя, полностью осознавая его тяжесть. «Над моей жизнью, — с полной откровенностью пишет она, — нависла угроза, сестра по-настоящему на меня гневалась».

Действительно, к середине марта положение стало критическим. Мария должна была отправиться на Пасху в Виндзор, а оттуда в Оксфорд, где во второй раз предстояло собраться ее парламенту. Недели дебатов так и не привели к согласию внутри Совета; напротив, создавались и почти сразу распадались новые фракции и группы, так что даже такой тонкий мастер политического маневра, как Ренар, не мог уяснить себе истинных мотивов и целей придворных интриг. Если королева покидает столицу, то и речи не может идти о том, чтобы негласное заключение Елизаветы продолжалось в одном из королевских дворцов, — слишком велика опасность новых волнений. В отсутствие Марии Лондон остается практически беззащитным, ибо королевская армия состоит в основном из отрядов в пятьдесят — сто солдат, каждый под командой одного из членов

Совета, а все они сопровождают королеву. Мария заверила, что «будет предпринято все необходимое для обеспечения безопасности Тауэра»; прекрасно, но с сестрой-то что делать, ее где держать?

Ренар подозревал, что в отношении Елизаветы и Кортни Гардинер ведет двойную игру или по крайней мере не может занять какой-то определенной позиции. Что касается Кортни, то в «его соучастии и виновности» сомнений нет: он активно злоумышлял против королевы, он вошел в сговор с королем Франции, он посылал изменнические сообщения, используя шифр — «знаки на деке гитары». И вот такому-то человеку Гардинер назначает в стражи Саутвелла и Бурна — широко известных последователей самого графа, в результате чего тот получает в Тауэре особые привилегии и даже большое и относительно комфортабельное помещение — между прочим, без согласия на то Совета. И от споров относительно того, какого наказания заслужила Елизавета, Гардинер уклоняется, что заставляет подозревать лорд-канцлера в тайном сочувствии принцессе. Похоже, ему вовсе не хочется, чтобы ее предали казни.

Да, но что же могло останавливать Гардинера, разумеется, помимо стремления избежать волнений среди горожан? Впрочем, это был серьезный резон. Упрямые лондонцы только и искали возможности как-нибудь выразить свои чувства любимой принцессе. Любой неглупый горлопан может вывести на улицы сотни, если не тысячи людей. Как-то ранним утром, когда Совет собрался на очередное из своих бесчисленных говорений, а Ренар только хмурился, думая о том, насколько же непредсказуемы англичане, в городе поднялся шум. В мгновение ока распространился слух, будто в одном большом доме мужчине и женщине явился ангел.

Ангела было не видно, говорил он сквозь стену, но сомнений в том, кто это, не возникало — до слушателей доносился поистине «высокий», божественный и в протестантском духе глагол. «Боже, храни королеву Марию!» — воскликнули мужчина и женщина. За стеной — молчание. «Боже, храни миледи Елизавету!» — произнесли они. «Быть по сему!» — донесся торжественный ответ. — «Что такое месса?» — «Идолопоклонство», — возвестил ангел, вызвав крики ликования успевшей собраться у дома толпы.

К полудню эта история распространилась едва ли не по всему городу, и адмиралу Хауарду вместе с Пэджетом и капитаном королевской гвардии пришлось вывести на улицы конные отряды, дабы предотвратить настоящее шествие. Мужчину и женщину, якобы общавшихся с ангелом, схватили, и тут же голос умолк. Ясно было, что народ подстрекают в пользу Елизаветы и Кортни, «восстанавливают против королевы, возмущают покой в королевстве, зовут на улицу еретиков». Елизавете все было известно, и оставалось только надеяться, хотя эта надежда с каждым часом становилась все более призрачной, что на крайние меры королева не пойдет.

Подошло время отъезда Марии. Елизавету как минимум следовало препроводить в надежное место. Кто возьмется за это? Члены Совета все как один уклонялись от выполнения этой миссии. Слишком уж сильно притягивала принцесса изменников. Препроводить можно куда угодно, но где гарантия, что вернешься в целости и сохранности? После бурной дискуссии было принято единодушное решение: Елизавету следует поместить в Тауэр.

Официального обвинения в измене ей не предъявили, да и вообще никаких обвинений не было, однако же, услышав, что ее ожидает, Елизавета, должно быть, пришла в ужас: Тауэр — это смерть.

Весть принес сам Гардинер. Его сопровождали девятнадцать членов Совета. Он начал с перечисления косвенных доказательств ее участия в заговоре, Елизавета же с замечательным — особенно если учесть три недели болезни и постоянного нервного напряжения — достоинством отклоняла все обвинения. В конце концов «после продолжительного разговора» Гардинер объявил ей высочайшее повеление: Елизавета будет препровождена в Тауэр.

Это потрясло ее до глубины души, сердце отчаянно забилось, сдавило грудь, и тем не менее Елизавета внятно выразила свой протест. Я ни в чем не виновна, говорила она, и я уверена, что и ее величество в этом не сомневается, и не может быть, чтобы она, с ее положением, ее представлениями о чести, платила мне за верность такой черной неблагодарностью.

Ответ был суров: изменить ничего невозможно, королева непреклонна, место Елизаветы в Тауэре. Лорд-канцлер и советники удалились, «надвинув шляпы на глаза».

Отлаженный механизм развенчания был приведен в действие незамедлительно. Слуг Елизаветы перевели в одну комнату, у дверей поставили стражу. Шестерым из них, впрочем, позволили и далее выполнять свои обязанности — вместе с еще шестерыми, по выбору самой королевы, — остальным же было запрещено даже приближаться к своей госпоже, а вскоре их и вовсе уволили.

Собрали всю дворцовую стражу, часовых расставили и в апартаментах принцессы, и в помещениях для слуг, и снаружи. В ту бессонную ночь, когда Елизавета ожидала перевода в тюрьму, в главной зале Вестминстерского дворца вовсю пылал камин — огонь его согревал многочисленных солдат; снаружи, образовав каре, застыли сотни стражников в белых плащах — высокорослые, плотные северяне; они не сводили глаз с дворца в ожидании утра, когда пленницу переведут в Тауэр.