1941. Козырная карта вождя. Почему Сталин не боялся нападения Гитлера? - Андрей М. Мелехов Страница 39

В своей книге «Красная Армия в 1941 году» Р. Иринархов приводит целую подборку подобных фактов, касающихся Прибалтийского Особого военного округа:

«Генерал Кузнецов (прим. автора: командующий ПрибОВО) разрешил эвакуировать семьи военнослужащих из приграничных районов в глубь территории СССР, но уже 20 июня народный комиссар обороны приказал отменить это распоряжение и вернуть семьи обратно» (с. 406). Сразу отметим, что этот «отменяющий» приказ Тимошенко обернулся смертью и страданиями тысяч женщин и детей. Не думаю, что он пошёл на этот шаг просто так – по дурости или из-за полного безразличия...

«21 июня 1941 года, в 14 часов 30 минут, – продолжает Р. Иринархов, – командующий округом (ПрибОВО) отдал приказ о введении светомаскировки в гарнизонах и местах сосредоточения войск. А уже к вечеру этого же дня он получил очередной нагоняй из Генерального штаба РККА, в котором говорилось, что этим несогласованным с наркомом обороны указанием нанесён ущерб промышленности Прибалтики (!). Генерал армии Жуков потребовал от Кузнецова немедленно отменить это указание и дать объяснение народному комиссару обороны СССР» (там же). Не трудитесь искать «объяснение» этого удивительного приказа в жуковских «Воспоминаниях и размышлениях»: там на этот счёт ни «гу-гу». Тимошенко же мемуары писать не стал: видно, совесть не позволила... Интересно отметить и то, что противовоздушную оборону Прибалтики приводили в состояние повышенной боевой готовности практически одновременно с московской: выше уже говорилось о том, что примерно в 14.0021 июня (по странному совпадению, это произошло практически сразу после получения немецкими штабами условного сигнала «Дортмунд») И.В. Сталин приказал привести ПВО Москвы в состояние «75% готовности».

Кроме того, подсказывает Р. Иринархов, в ПрибОВО «запрещалось начавшееся минирование на опасных участках обороны; у бойцов стрелковых дивизий, находившихся на границе, отбирались боеприпасы и сдавались на гарнизонные склады. Все эти мероприятия вызывали недоумение в войсках. Так, в документе 11-й армии отмечалось: «Вместо ускорения сосредоточения частей армии в оборонительные районы штаб округа дал указание вести нормальную учёбу в лагерях, и ещё 21 июня у красноармейцев отобрали патроны...» А в ночь на 22 июня 1941 года командование армий вообще получило приказ от начальника штаба ПрибОВО на отвод войск от границы» (там же). Надо же: с одной стороны, генерал Кузнецов и штаб его округа (пардон: фронта!) ещё 18 июня предупреждали командиров своих мехкорпусов о вот-вот готовой начаться войне (об этом подробно писалось в моей книге «22 июня: никакой внезапности не было!») и 21 июня в обед подняли уровень готовности ПВО (и так бывшей, согласно И. Буничу, на высоком уровне). С другой стороны, уже после обеда 21 июня с какой-то стати начали отвод войск с исходных рубежей для атаки... То, что всё это действительно происходило в Прибалтике в самый канун войны, подтверждают и те, кто подобные приказы выполнял (или, наоборот, игнорировал): «В тот же день (прим. автора: 20 июня 1941 года), – свидетельствует Иван Зеков (сборник А. Драбкина «Огневой вал»), – в лагере побывала группа работников штаба (прим. автора: по-видимому, штаба округа) во главе с генералом. На лесной поляне был собран командный состав частей, находившихся в этом лагере (прим. автора: помимо двух артполков, в лагере у Казла-Руда базировались как минимум части одной стрелковой и одной танковой дивизии). Генерал был немногословен, угрюм, сердит. Как видно, что-то не понравилось ему здесь.

– Ходят сплетни, – начал он, – будто Гитлер в ближайшее воскресенье (!) начнёт против нас войну. Так вот, брехне этой не верить! Никакого нападения немцев не ожидается. Наверное, читали заявление ТАСС от 16 (?) июня. И ещё скажу: наши дипломаты договорились с немцами для смягчения обстановки на границе отвести с обеих сторон пехоту в тыл на пятьдесят километров. Так что мы разрешаем комсоставу частей, находящихся в лагерях, в выходные дни выезжать на зимние квартиры к семьям. Учёбу личного состава вести по обычным программам. И ещё одно: прицельные устройства пушек сдать для проверки в окружную мастерскую в Риге» (с. 221).

Эта не очень длинная цитата ставит перед нами сразу несколько вопросов. Не будем останавливаться на том, по каким таким «необычным» программам велась боевая учёба в частях и соединениях Красной Армии до 20 июня 1941 года и в чём заключалась их «необычность» или «ненормальность»: с этим, думаю, уже давно наступила ясность. По-настоящему меня заинтересовало совсем иное. Во-первых, почему штаб округа, явно хорошо осведомленный о дате германского нападения, с одной стороны, предупреждал генералов о неминуемом начале войны (см. с. 48 мемуаров П.А. Ротмистрова, служившего начштаба в 3-м мехкорпусе того же Прибалтийского ОВО), а с другой стороны, сообщал командирам среднего и нижнего звена прямо противоположную информацию – мол, «не будет никакой войны»? Откуда взялись разговоры о якобы достигнутой дипломатами договорённости отвести войска от границы? Кто, с кем и о чём конкретно договорился?Почему историкам ничего не известно о подобной договорённости? Как объяснить, тем не менее, что советские войска выполняли (или, вернее, делали вид, что выполняли) требование немцев, никогда не выдвигавшееся официальным порядком, но зато озвученное в одной из ведущих американских газет – New York Times – ещё 15 июня 1941 года? В другой работе цикла – «22 июня: никакой внезапности не было!» – я уже писал о том, что в этот день New York Times напечатала заметку Д. Бригхэма (Daniel T. Brigham) со следующим красноречивым названием: «Clash Is Expected Soon/Germans Are Expected to Attack Soviet First in Poland» («Столкновение ожидается в ближайшем времени/Считается, что немцы сначала нападут на Советы в Польше»). Ещё 14 июня 1941 года швейцарский корреспондент газеты продиктовал по телефону в редакцию из Берна: «Местные дипломатические круги считают, что давнее соперничество между Россией и Германией достигло критической точки и что политические и военные события возможны в любой момент. Имеющиеся свидетельства указывают на военное столкновение – возможно, вдоль русско-германской разделительной линии в Польше – в течение следующих десяти (!) дней... Последние немецкие требования, по сообщению дипломатов нейтральных стран, включают отход как минимум половины советских войск к востоку от границы; перебазирование военно-воздушных группировок из Брест-Литовска и Львова; увеличение поставок советского бензина, нефти и зерна, а также допущение немецких контрольных комиссий для наблюдения за отводом русских войск...»

Можно, конечно, предположить, что появление данной информации в международной прессе являлось очередным «выбросом» – частью развёрнутой ведомством Геббельса кампании дезинформации, набиравшей обороты по мере приближения даты нападения. Но почему тогда министр пропаганды Рейха, комментируя Заявление ТАСС от 13 июня, написал в своём дневнике 16 июня 1941 года буквально следующее: «Мы храним ледяное молчание» («The Goebbels Diaries. 1939–1941», с. 413)? Кто же тогда с германской стороны это «ледяное молчание» нарушал?Кто вёл переговоры и достигал неких конкретных договорённостей с Хозяином?