«Всё не так, ребята…» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег - Игорь Кохановский Страница 39

Пошли мне, Господь, второго —Чтоб не был так одинок…

Общий на двоих эпизод – фрагменты из поэмы «Оза» – принес нам много радости. И то, что мы превратили его в свой маленький театр, и то, что за пять минут удавалось стихами и в лаконичных мизансценах внятно объясниться и в любви, и в ненависти. И вместе с тем было немало удовольствий от гаерства, дурачеств, сарказма – собственно, от актерства. Я в конце эпизода, читая «под Андрея», изображал какого-то романтического долдона, трепетал и звал партнера в заоблачные выси. Володя укладывался возле меня с гитарой и творил в миниатюре образ отпетого циника. Он то укоризненно, то гневно, а то философически нежно прерывал мои рулады своим кратким: «А на фига?» И зал падал со стульев…

Особенно щедро нам платили хохотом и овациями студенты и ученые – аудитории добрых поклонников молодого Вознесенского.

Кстати, о моем пародировании. Мы шли однажды в университет на Моховой. Вечер Вознесенского собрал непроходимую толпу на улице. Какой-то дерзкий «вознесенец» остановил нас. Грозно тыча в нашу с Володей сторону, возопил в лицо Андрея: «Как вы можете мириться с грубым оскорблением! Они же вас высмеивают! Они же авторские слова так грубо выдурачивают, а вы… Эх вы!» Андрей на ходу сжал Володины плечи и резко, но весело отшил бушующего студента: «Все, что творят эти люди, – абсолютно божественно… Разберитесь сами – вы ошиблись. Их работа – лесть для меня. Пропустите, гражданин».

С годами все реже – тем самым дороже – становились приезды автора на спектакль. По традиции, откланявшись в конце, мы звали Андрея на поклоны, потом усаживались позади него, он выходил на край белого помоста и читал свое, совсем свежее… И зал, и актеры пребывали чаще всего в совершенно необъективном восторге. Всегда особым подъемом (даже в годы «спуска», старения) отличались юбилейные представления: сотые, двухсотые и дальнейшие «сотники». Я, по странному стечению, оказался ни разу не замененным.

Так и торчала возле моей фамилии каждый раз новая круглая цифра. После трехсотого спектакля Вознесенский остановил аплодисменты и выделил меня публике курсивом своего экспромта:

А на афише четырехсотых «Антимиров» я собрал приличный урожай экспромтов, и среди них лучший – Володин:

А на пятисотый раз его изумление уже никак не рифмовалось: «…Неужели все пятьсот?! Неужели ты ни разу не болел?! Даже когда я хворал??!! Потрясающе…» У каждого актера – ворох таких добрых знаков семейной необъективности – похвал и восклицаний.

Слава спектакля была столь высока в шестидесятых, что мы вдвоем даже удостоились чести оказаться гостями на Вознесенском новогодии 1966/67 года. Я не иронизирую: мы ведь едва начинали жить на сцене, зритель еще не желал выделять из таганского карнавала отдельные лица, а имя поэта Вознесенского уже гремело по свету. В кадрах новогоднего вечера в высотном здании на Котельниках мне важнее всего два момента. Первое. Мы от радости, от холода и от боязни опоздать пришли на час раньше срока. И с Володей и другом его детства Игорем Кохановским, автором «Бабьего лета», терпеливо греемся на радиаторе между этажами, пока не пришли старшие гости… Второй момент: Андрей, порадовав гостей только что сочиненным, переселяет часа в 4 утра всех в другую комнату, где Высоцкому будет удобнее петь. И вот на моих глазах произошел праздник открытия для многих замечательных людей искусства – открытия звучащей поэзии Владимира Высоцкого. «Письмо с выставки», помню, автора умоляли бисировать, а когда Володя своим чудесным простодушным манером сообщил «в деревню» о посещении Большого театра: «Был в балете – мужики девок лапают. Девки все как на подбор – в белых тапочках… Вот пишу, а слезы душут и капают: не давай себя хватать, моя лапочка…» – Майя Плисецкая так засмеялась, что, во-первых, певцу пришлось прерваться, а во-вторых, выяснились превосходные вокальные данные великой балерины.

Вознесенский потом презентовал нам свою первую – к тому же нездешней сервировки – красивую пластинку, а надпись, им сделанная в честь Володи, оказалась совершенно провидческой: «Володе – нерву века».

Он был самим собой

В июне 1967 года состоялся вечер артиста Владимира Высоцкого в московском Доме актера. Вечер как вечер. Отрывки из спектаклей, фрагменты из фильмов, приятные речи, краткий банкет за кулисами. Аплодисменты, всем спасибо, разошлись. Утром – репетиция, новый день. Доброе дело, веселый азарт, славная жизнь – фрагменты из свежих премьер: «Павшие и живые», «Десять дней, которые потрясли мир», «Жизнь Галилея», «Антимиры», «Послушайте!».

На авансцене – кубик, на нем гитара. Вот и вся декорация. Закрыли занавес. Таганцы на занавес смотрят как туземцы на паровоз. Что за дикость – занавес. Объяснили: здесь положено, ибо перед началом должно прозвучать вступительное слово. За кулисами – список отрывков: кто, что и за кем творит на этой рекордно волнительной сцене. Комната за сценой набита актерами, реквизитом, костюмами. В дальнем углу – Володины вещи. Ну, начали. Затихла публика. Перед занавесом – Александр Аникст. Профессор. Шекспировед, прославленный на весь свет. «Я думаю, – сказал профессор, – что никто не заметит, как пройдет каких-нибудь двадцать – тридцать лет и как в новой энциклопедии возле имени „Высоцкий“ будет написано: народный артист Союза, создатель таких-то образов, автор знаменитых песен, известный киноартист и т. д.».

Конечно, мы слушали большого специалиста и с уважением, и с… невниманием. Нам было не до энциклопедий, у нас в предмете – переход от сцены «Чаплин – Гитлер» к сцене «Пушкин – Маяковский»: чтобы рабочие успели поставить пирамиды кубиков-памятников и чтобы Володя успел стереть усы диктатора и набросить крылатку, захватив цилиндр Поэта… Потом в темноте фонограмма из «Десяти дней», и сразу – свет, а на сцене уже – маскарад Временного правительства с чемоданами, портфелями и дрожащими коленками министров. Через минуту ворвется в маске Керенский-Высоцкий и выпалит истерический монолог перед побегом в платье «сестры милосердия»… Он рассмешит публику карикатурной речью – не то на троне, не то на толчке, составленном из чемоданов дрожащих министров… «Александр Федорович, будьте покойны…» – «Что?! Покойным я быть не желаю! Вы меня не хороните! Я измазан нардом, тьфу!.. Я помазан народом поднять Россию из гроба!» Хохот зала Дома актера.

Признаться, мы делали этот вечер не из особого отношения к товарищу. Такое уж было время – молодость театра. И «знаком качества» таганской фирмы – не давать передышки ни себе, ни зрителю. И бояться как огня однообразия и скуки. А пуще всего – мнимого «психоложества», якобы оправданного буквой Станиславского.

Карусель впечатлений публики – карнавал красок театра. Публицистика – песня – цирковой трюк – поэтическая страсть – схватка в диалоге – музыкальный акцент – яркая пластика массовки – слово и жест – юмор и грусть – темп и прямой вызов публике, и снова песня, трюк, диалог, сарказм, печаль, реприза, темп… да, не из особого почтения к Высоцкому старались, а из спортивного азарта театрального «вероиспытания»… Зритель! Ты хохочешь, скандируешь, ты вовремя задохнулся удивлением, паузой, ты нас понял, ты любишь театр – ты прав.