Последний в Мариинском дворце. Воспоминания министра иностранных дел - Николай Покровский Страница 39

В общем, в этой группе членов имела применение пословица, гласящая, что слово – это серебро, а молчание – золото. Но это вовсе не потому, что им нечего было сказать; напротив, это была только осторожность в выражении своих мнений, а мнения эти, несомненно, были и, пожалуй, более веские и продуманные, нежели у многих членов второй – молодой группы. К ней я должен отнести двух князей – Александра Дмитриевича Оболенского, бывшего помощника варшавского генерал-губернатора, и Л.Д. Вяземского, бывшего начальника Главного управления уделов [300]. Молодежь эта была, конечно, относительная – по сравнению с другими, более старыми членами Совета, и по своеобразному образу мыслей. Обычно охранительное начало бывает представлено людьми более старыми, прогрессивное – людьми более молодыми. Но в Государственном совете того времени было почти обратное положение.

Дело в том, что государственная власть в самодержавном строе, являясь, в принципе, представительницею общенародных интересов, стоящих выше интересов отдельных общественных групп, нередко под влиянием тех или иных требований жизни возбуждает по своей инициативе вопросы об изменениях в прежнем законодательстве, которые иногда носят характер коренной ломки этого законодательства, пробивают брешь в прежних устоях и кажутся даже революционными. В государствах с парламентарным строем, где правительство является само представителем известной партии, проекты реформ редко могут носить такой характер: они исходят из интересов определенной общественной группы и постольку приближаются к идеалам общенациональным, поскольку партия, поддерживающая правительство, представляет действительно подавляющее большинство народа. Но на деле этого, даже при четыреххвостке [301], почти никогда не бывает. Поэтому, в сущности, парламентарное правительство бывает защитником интересов того общественного меньшинства, которое в данное время сумело провести в парламент большинство своих представителей. Самодержавная монархическая власть и зависимое от нее правительство стоят, повторяю – в принципе, выше всякого большинства и меньшинства, а потому исходящие от них мероприятия должны бы быть ближе к общенародным интересам. Правильность этого принципиального вывода на практике, разумеется, весьма часто не оправдывается: самодержавная власть вручается людям, которые часто находятся под влиянием окружающей их среды, т. е. представителей известных общественных групп, влияющих этим путем на монарха в интересах своих групп. От самостоятельности, от характера последнего зависит поэтому сохранить свою независимость от этих влияний. Тем не менее, во многих случаях именно самодержавной власти удавалось становиться на высоту широкого сознания общенародных, а не классовых интересов, что в парламентарном строе достигается лишь путем компромиссов между общественными группами. Наша русская история представляет немало примеров независимых действий власти, предпринятых в сознании достижения общенационального блага. В силу этого правительство иногда входило в Государственный совет с проектами, создававшими новые понятия в законодательстве, напр[имер], по вопросам рабочему, налоговому и пр. Такие проекты встречали в Совете поддержку со стороны именно членов первой группы и противодействие второй группы. Как это объяснить? Я думаю, что это зависело от привычки старых членов Совета поддерживать правительство в лице вносившего проект министра. Они считали, что проекты не мелкие, а более принципиального характера в общем их направлении еще до внесения получили одобрение верховной власти, а потому Государственному совету принадлежит лишь рассмотрение их частностей, а не отклонение в целом; что Совет, будучи совещательным при монархе учреждением по делам законодательным, должен помогать осуществлению монаршей воли, а не ставить ей препоны. Взгляд, может быть, несколько узкий, но совершенно принципиальный. Вместе с тем, из долгой практики эти члены Совета успели убедиться, что принципиальная оппозиция намерениям правительства, пользующегося доверием верховной власти, не приводит к успешным результатам. Так называемые молодые члены Совета были в этом отношении дальновиднее старых. Они, во-первых, старались вперед выяснить, в какой мере министр, внесший неугодное им представление, продолжает пользоваться доверием свыше, сидит твердо, и сообразно с этим относились к его проекту более или менее оппозиционно; при этом некоторые свою оппозицию вели еще в расчете при удаче заменить шатающегося министра. Таковы личные, так сказать, причины, побуждавшие их к возражениям. Но были и другие, более глубокие. Эти члены Государственного совета являлись в Совете не только советниками верховной власти, но и представителями определенных интересов. Не только изучение дела само по себе приводило их к тому или иному убеждению: на такое изучение посвящали они обычно сравнительно мало времени, хотя и говорили по делам очень часто и очень много. Они предварительно вели еще переговоры с разными заинтересованными лицами и кругами, которых, в сущности, и представляли в Совете. Так, один был представителем крупных стекольных заводов и страховых обществ и этого не скрывал [302]; другой – постоянно и при всяком подходящем случае заявлял, что он принадлежит к семье, владеющей майоратом, где есть крупные заводы, и что в силу этого у него такие-то убеждения и взгляды [303]. Это были своего рода избирательные наказы, добровольно принятые к руководству членами Совета указанной категории. Таким именно порядком создалась в Совете правая оппозиционная партия, хотя левой, в сущности, не было, если не называть так само правительство и прочих членов Совета. Это в значительной степени искажало значение Совета. Государственный совет в строе государственных учреждений того времени был органом обсуждения законов, состоящим из людей, избранных монархом для выражения их собственных убеждений, а не для представления местных и классовых интересов. Такое представительство было тем более неуместным, что оно являлось совершенно односторонним. Высказываясь в пользу мер, проектированных правительством в интересах рабочего класса или сельского населения, члены Совета говорили как советники монарха, по своему личному убеждению в необходимости для государственной власти принять такие меры. Оппозиция же прямо и открыто защищала интересы кто дворянства, кто заводчиков, кто крупных компаний. Получались мнения совершенно различного удельного веса, несоизмеримые: через членов оппозиции восходили к престолу неустановленным путем ходатайства и пожелания некоторых классов населения, тогда как пожелания других не могли воспользоваться этим путем, и их интересы обсуждались исключительно с общегосударственной точки зрения. В прежнем Учреждении Государственного совета была статья 39, согласно которой члены Совета не имели права ни принимать, ни предлагать Совету прошений и дополнительных документов или актов по делам, в Совет поступавшим [304]. Между тем, правило это, в существе своем, постоянно нарушалось членами Совета. Я помню, как один из них, положим, не в заседании департамента, но по поводу проектов его журналов, мотивируя свои замечания, указывал на полученные им заявления и прошения страховых обществ и т. п. Может быть, конечно, возражение, что простые советники монарха, оторванные от жизни, – нечто слишком бледное, слишком зависимое уже не от монарха, а от раздающих милости министров; что ради этого-то Совет и потерял всякую самостоятельность; что поневоле люди, не желающие плясать по министерской дудке, начинают искать опоры в общественном мнении. Все это, конечно, до известной степени верно. Но беда в том, что благодаря этому в делах Совета получало влияние не общественное мнение вообще, а интересы отдельных и, главным образом, имущих классов, что не могло не вызывать протестов массы, к которой у нас принадлежит более 90 % населения.