Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости - Николай Коняев Страница 4

Русь окончательно осознавала духовный смысл своего земного существования и цель своего исторического развития – стремление в Царствие Небесное.

Стяг Спаса возвышался над полком Иоанна Грозного.

Совершалось великое чудо Преображения.

Величествен и прекрасен его духовный смысл, и особенно отчетливым становится он, когда думаешь о Муроме, превращенном по замыслу Иоанна Грозного в икону древнерусской святости.

Всё, что было в Муроме до Иоанна Грозного, – и княжение страстотерпца Глеба, и святительская деятельность Константина и его сыновей, и высокий, на века отлитый образ православной русской семьи Петра и Февронии, и сам былинный богатырь Илья Муромец – всё это было высоко и прекрасно, но всё это – поразительное свойство русской истории! – существовало на зыбкой границе были и небыли, истории и сказания, как народное мечтание о Святой Руси.

Деяние великого царя, постигающего духовный смысл русской истории и осуществляющего этот смысл, преображало не только действительность, но и предшествовавшую историю. Монаршая воля, воплощая народные мечтания в прекрасных и величественных храмах древнего Мурома, делала их фактом истории Святой Руси и сама укреплялась сказочной силой.

Смысл этих свершений монарха не осознавали, вернее, не желали осознать в полной мере даже такие талантливые и выдающиеся его сподвижники, как князь Андрей Курбский…

Зато русский народ постиг эту царскую правду сразу.

Как он, грозен Царь Иван Васильевич.Скоплял силушку ровно тридцать лет,Ровно тридцать лет, еще три года:Сокоплемши свою силушку, воевать пошелОн под славное царство Казанское… —

запел он, изменяя возраст двадцатидвухлетнего государя, но зато соединяя подвиги Ильи Муромца с Казанским взятием Иоанна Васильевича Грозного…

Когда проезжаешь сейчас через Муром на поезде, конечно же, на железнодорожном ходу не разглядеть былинного, сказочного обличья города, но вот выносится поезд на железнодорожный мост, и сразу распахивается окская даль. Прямо за окнами – ширь реки, усеянная рыбацкими лодками, а сзади, по ходу поезда, панорама Мурома с сияющими на солнце куполами церквей.

Видение это мимолетно…

Позади остается древнерусский Муром, впереди – земли новой России, новой святости, которая, словно разбуженная казанским походом Иоанна Васильевича Грозного, так ярко разгорится здесь в последующие века…

5

Как свидетельствует летопись, 20 июля 1552 года, на память Ильи Пророка, отстояв службу в храме Рождества Богородицы, Иоанн Васильевич Грозный переправился на низкий берег Оки и «поиде на Саконский лес. И того дня ночевал на лесу на реке Велетьме – от города 30 верст».

Иоанн Васильевич Грозный шел по «Царской сакме» [9] – дороге, что вела из Волжского Понизовья к Мурому, и станы его становились сёлами и деревнями.

Второй стан был устроен на берегу реки Шилокши.

Здесь, в деревне Новая Шилокша, еще в прошлом веке можно было услышать песню о Калейке-мужике, который был тут царским вожатым.

Третий стан Иоанна Грозного устроили на возвышенном берегу Тёши возле запустелого мордовского городища. Здесь царь приказал выстроить церковь, вокруг которой разрослось село Саканы…

Историки, анализируя поход Иоанна IV Васильевича Грозного на Казань, лишь скороговоркой обозначают, как муромское сидение государя, так и движение его по заокским лесам.

Понятно, конечно, что никаких примечательных боевых действий в это время не происходило, но, с другой стороны, разве не в Муроме окончательно оформилась духовная составляющая идеологии предстоящего похода? Разве не по дороге, через глухие мордовские леса, началось практическое осуществление этой идеологии?

Совершенно определенно известно, что в обозе Иоанна IV Васильевича помимо военных грузов значительное место занимали предметы церковного обихода, предназначенные для приобщения к вере местных жителей.

Крещение мордвы – это не военная операция, но, превращая ее в важную, если не важнейшую составляющую казанского похода, двадцатидвухлетний полководец и сам превращался по дороге из Мурома на Казань в святителя.

Писатель П.И. Мельников-Печерский, повторивший летом 1851 года путь Иоанна Грозного от Мурома до Казани, наносил на карту курганы, оставшиеся на местах его станов, и записывал старинные песни. Записал он и песню эрзян Терюшевской волости, в которой местные жители послали царю мед, хлеб и соль, но молодые посланцы из озорства съели посланные дары, а чтобы не являться к царю с пустыми руками:

Земли и желта песку в блюда накладалиНаклавши поднесли…

Государь, однако, не разгневался на посланцев, а принял и землю, и песок.

Слава тебе, Боже-Царю,Что отдал в мои руки всюмордовскую землю… —

перекрестившись, сказал он.

«Затем, – пишет П.И. Мельников-Печерский, – следует замечательное место народной мордовской песни – память о строении русских городов по рекам в приобретенных мордовских землях. Царь берет в руки принесенную в дар мордовскую землю и начинает разбрасывать ее:

Где бросит горсточку —Там быть градечку,Где бросит щепоточку —Там быть селеньицу»…

Из трех щепоток земли, высыпанных Иоанном Васильевичем на месте четвертого Иржинского стана, выросли три деревни, получившие свои названия по именам трех вожатых царского войска – мордвинов Ардатки, Кужендея и Торша [10]. Пятую горстку Иоанн Васильевич Грозный бросил «на Авшечь реке»…

«Авшечь… – размышляет арзамасский историк Ю.А. Курдин. – Как попало на страницы русской истории это загадочное слово? Представитель какого рода-племени сообщил придворному летописцу название тихоструйной речки? Эта тайна, очевидно, останется нераскрытой. Булгары и кипчаки, мордва и татары-мишари – все перемешалось в суровой круговерти времен, оставив память о себе в названиях реки. Древнемордовское “Авша” и татарское “Аксу” привычное, но ничего не говорившее русскому уху слово “Акша”, – все эти названия по-своему пытались передать ее удивительную красоту. “Чистая”, “белая”, “светлая”, “белая вода” – только эти эпитеты невольно срываются с языка при виде чудом сохранившегося уголка древней реки при впадении ее в Тёшу. Светлые, прозрачные воды, вобравшие в себя белесые отраженные облака, белые звездочки лилий среди солнечных бликов на чистой зеркальной поверхности – такой предстала Акша перед изумленным царем Иоанном 24 июля. Наверное, не один раз припоминалась ему в тот вечер красавица Анастасия, оставшаяся в далекой теперь Москве».