Железный человек - Моё путешествие сквозь Рай и Ад вместе с Блэк Саббат - Тони Айомми Страница 4

Будущее свое я представлял себе как-то связанным с боксом; скажем, я мог бы стать вышибалой в каком-нибудь клубе.Или я представлял себе, как стою на сцене и смотрю в толпу. Я никогда не задумывался, как оно будет в точности, но мне всегда казалось, что это должно быть связано с поединками, какой-нибудь контактный спорт на глазах у публики. Конечно же, я дожил до того момента, когда воплотил в жизнь свои мечты. Но играя на гитаре!

К школе я особого интереса не питал, у меня были довольно посредственные оценки. Каждый раз после того, как моих предков вызывали в школу, матушка приходила оттуда и бранилась: “О, это отвратительно, позорище. Ты что творишь-то вообще?”

Я не слишком заморачивался, что обо мне думают преподы и директор, но меня беспокоило, как могли отреагировать на это мои родители. Они терпеть не могли, когда ты попадал в истории. Их беспокоило, что могут подумать соседи. Народ судачил. В лавке раздавалось: “О, слыхали, что случилось там-то вниз по улице? О-о-о, на днях туда наведывалась полиция к ним домой...”

Все эти сплетни. Они не ведали, что творилось за пределами их улицы, но знали абсолютно все друг про друга. Так что если у вас были плохие отметки, об этом знали все.

В школе нас с Альбертом разделили, потому что мы стали проблемой. Мы или швырялись чем-то в кого-то, или болтали, или еще что-нибудь вытворяли, так что нас частенько выставляли из класса. Ты должен был отстоять снаружи кабинета до завершения уроков, и, если нас выгоняли обоих, то ставили меня в одном месте, а Альберта - где-то в другом. Если мимо проходил директор и замечал тебя, то тебя могли выпороть. Или тебе приходилось стоять еще дольше, еще час после школы, который казался вечностью.

Директор мог и сам задать тебе трёпку своей собственной рукой, или он мог согнуть тебя и отстегать тебя по задней части тростью или туфлей. Один из учителей даже применял здоровенный компас. Как положено, детишки подкладывали себе в штаны книжки, так что тебя сначала проверяли. Это называлось “шестерка самого лучшего”, что означало шесть ударов этой тростью. Они были довольно милы и предоставляли тебе на выбор: “Как ты хочешь, по заду или по руке?”

Учителя, ответственные за наказания, фиксировали их в черный список. Каждый раз, когда тебя подлавливали, они смотрели в журнал и: “Ты был здесь всего два дня назад!”

Многих учителей я не помню. Мистер Лоу (Low) преподавал музыку. Я немногому у него научился, потому как основным методом обучения музыке в школе было прослушивание проигрывателя. Все что мы делали, это слушали чертовы записи. Был там еще мистер Уильямс (Williams), учитель математики. Забавно, что я его помню, потому что я у него ни одного урока не отсидел полностью. Я ненавидел математику и находил ее до усрачки нудной, поэтому я что-то вытворял, чтобы меня выгнали. Иногда мне даже не приходилось ничего делать, только я заходил, как сразу раздавалось: “Вон!”

Настоящая дурка. Но так все и было, и так нас учили.

И отец, и его братья играли на аккордеоне, они были довольно музыкальной семейкой. Чего я страстно желал, так это барабанную установку. Очевидно, что места для нее у меня не было, и мне бы определенно не позволили дубасить по ней дома, так что выбор был или аккордеон, или ничего. Я начал играть на нем, когда мне было примерно десять. У меня до сих пор сохранилась фотография, где я ребенком на заднем дворе сжимаю мой чертов аккордеон.

У нас дома был граммофон, или радиола,как это называлось. Это был аппарат с проигрывателем и двумя динамиками. Кроме того у меня был маленький радиоприемник. Так как я много времени проводил в своей комнате, то мне его приходилось слушать, а что делать? Пойти посидеть в гостиной было нельзя, не было у нас ее. Слушал я Топ 20 или Радио Люксембург. Оттуда и взялась моя любовь к музыке, от просиживания в своей комнате за прослушиванием великих инструментальных гитарных команд вроде The Shadows на своем радио. Это и подвигло меня взяться за гитару. Мне реально нравился звук, это были инструментальные вещи, и я понимал: это то, чем я хочу заниматься. В конце концов матушка купила мне гитару. Она это классно устроила. Она подрабатывала и откладывала деньги для этой цели. Когда ты левша, то очень ограничен в возможном выборе, по-крайней мере так было в те дни: “Гитара для левши? Это что такое?”

Был один электрический Watkins Rapier, который я нашел по каталогу. Стоил он порядка 20 фунтов, и мамка рассчитывалась за нее еженедельными выплатами. На моем леворуком Watkins’е было два звукоснимателя и пара маленьких хромированных переключателей, которые нужно было нажимать, шла гитара в наборе с небольшим усилком Watkins Westminster. Я вынул один динамик из радиолы и подключил к усилителю, за что меня бы вряд ли похвалили. Но ничего страшного на случилось, так как мои предки не так уж часто слушали музыку на этой штуке.

Ну вот, так все и пошло у меня, с моим первым комплектом для игры, в моей комнате. Я слушал Топ 20 в ожидании The Shadows и записывал их на пленку с помощью микрофона на старенький катушечник, чтобы потом иметь возможность разучить их песни. Позже я достал их альбом и выучил мелодии, проигрывая их раз за разом. Я всегда любил возвращаться к The Shadows, мне нравились и мелодии, и мотивчики. И я всегда старался добиться от своей игры мелодичности, так как музыка вся построена на мелодиях. Мои усилия в этом вопросе лежат корнями именно в тех днях. И это осталось со мной; это всегда было частью моего подхода к сочинительству.

Мне нравились The Beatles, но The Shadows и Клифф Ричард (Cliff Richard) более явно базировались на рок-н-ролле, чем The Beatles, и поэтому они были мне ближе. Конечно же, мне и Элвис (Elvis Presley) нравился, но не так сильно, как Клифф и The Shadows. Они были всем для меня. Клифф для Англии значил больше, чем Элвис, возможно с этим все и связано. Пару раз я встречался с Клиффом, но никогда не говорил ему: “О, я был большим вашим фаном.”

После школы я усаживался наверху в комнате и по несколько часов играл на гитаре. Я взялся за нее всерьез и занимался столько, сколько мог, но пока еще не было групп, ломящихся в мою дверь и уговаривающих меня присоединиться к ним. Вот почему первую затею я попытался реализовать с Альбертом. Он должен был петь, а я отвечал за музыкальное сопровождение. Петь он не умел, хотя и думал, что у него получается. У него был более роскошный дом, там было целых две гостиные. Мы устраивались в передней комнате, я играл на гитаре на своем усилке, он пел, а его папаша постоянно орал: “А ну прекращайте этот чёртов шум! Нельзя что ли этим где-нибудь ещё заниматься?”

Мы разучили всего одну песню и играли ее снова и снова: “Jezebel” Фрэнки Лэйна (Frankie Laine). Нам было по двенадцать или по тринадцать лет тогда, и Альберт завывал: “Если дьявол когда-то и рождался без пары рогов, это была ты, Джизабел, это была ты” (“If ever the davil was born, without a pair of horns, it was you, Jezebel, it was you”).

Так все и началось.