Юрий Поляков. Последний советский писатель - Ольга Ярикова Страница 4

— Оформляем как свадебный заказ с доставкой на дом, — виновато объяснил «Леонов». — Иначе нельзя. Контроль и учет. Социализм…

«Да уж, социализм!» — хмыкнул Скорятин.

…………………..

В те годы страна, в отсутствие мяса, страшно полюбила вареную колбасу. «Достать» ее можно было, как правило, только в Москве. И народ потянулся на электричках в столицу. Ехали из ближнего и дальнего Подмосковья, из Тулы и Рязани, Калуги и Твери. Из областей, которые и должны были снабжать ту же столицу мясом и молоком. В среде так называемой московской интеллигенции этих людей презрительно прозвали «плюшевым десантом» — по плюшевым фуфайкам — модным в провинции полупальто, которые по преимуществу носили тогда простые русские бабы. На рассвете они выезжали в столицу, а к вечеру возвращались домой, измученные, с выбившимися из-под платка прядями, с холщовыми сумками, перекинутыми через плечо и битком набитыми съестным.

Так решали проблему хлеба насущного сельские жители и обитатели маленьких городов. Не то было в столице. Тут из-за повального дефицита каждое предприятие или учреждение было прикреплено к определенной продовольственной базе, где раз в неделю — а также к официальным праздникам — формировался заказ, который мог купить работник и который привозили на выделенной предприятием машине прямо на рабочие места. В продовольственном заказе, наряду с сырокопченой колбасой и красной икрой, появлявшихся по праздникам, обычно имелись гречка, пакет любимого всеми индийского чая со слоном на этикетке, баночка растворимого кофе, зеленый горошек, кусок говяжьей грудинки, связка зеленых бананов, которые должны были с месяц дозревать где-нибудь в темном месте, чаще всего в платяном шкафу, баночка шпрот, иногда — картошка либо все тот же репчатый лук. То есть люди получали по фиксированной цене набор продуктов, который давал семье возможность на протяжении недели нормально питаться, не простаивая в километровых очередях.

Кое-что остродефицитное в холодильниках у граждан имелось, но не более того. И хотя никто тогда не досаждал населению рассказами о правильном питании, каждый трезвомыслящий гражданин понимал, что только очень здоровый желудок способен выдержать ежедневное потребление дефицита — вместо общедоступных каш и укрепляющего говяжьего бульона.

Зато в рабочих столовых была простая, здоровая и разнообразная еда. При желании в них можно было питаться на сущие копейки — благодаря наличию все тех же каш, приготовленных со знанием дела. Существовал и специальный рыбный день, четверг, который ввел еще в 1930-е годы нарком пищевой промышленности Анастас Микоян и который, скрашивая отсутствие мяса, приучал людей к потреблению полезной для сердца и сосудов рыбы.

И все же не хлебом единым жил советский человек. Но чем же? — спросят тридцати-сорокалетние жертвы тотальной идеологии общества потребления, убежденные, что, кроме дефицита — и цензурного мракобесия, в Советском Союзе не было ничего, стоящего внимания.

Что тут ответить, имея в виду, что в разговоре с жертвами общества потребления невозможно говорить о нематериальном и неисчислимом? Можно было бы начать хотя бы с того, что тогда люди значительно меньше, чем теперь, думали о еде, хотя и тратили немало времени на ее добычу. Одевались они кто как мог, но вполне достойно. Тогда процветали ателье и частные портнихи, а некоторые женщины, выписывая журналы с выкройками, умудрялись обшивать себя и всю семью. Были такие, кто регулярно посещал комиссионку, где можно было недорого приобрести то, что сейчас именуется секонд-хендом. Были и те, кто втридорога платил за заморские вещицы знакомым фарцовщикам.

Зато граждане ходили в музеи и на концерты, доставали билеты на модные спектакли и дефицитные книги, пели в походах песни под гитару, отдыхали «дикарями» в Крыму, стояли в змеевидных очередях за билетами на выставку Ильи Глазунова, «Бег» Алова и Наумова и «А зори здесь тихие…» Станислава Ростоцкого, обменивались аккуратно обернутыми в кальку номерами толстых журналов с литературными новинками, записывались на них в очередь в библиотеках. Тогда очень многие были непременно записаны в библиотеки — и все поголовно следили за творчеством Солоухина и Гранина, Распутина и Битова, Айтматова и Белова — не таких уж легких для восприятия авторов. Книга действительно была лучшим подарком — практически для каждого, а известный писатель наделялся сверхъестественной мудростью провидца, и его слово, обращенное к битком набитому залу, ловили затаив дыхание. Но не потому, что люди опасались новых тяжких испытаний, проклиная партию и правительство, а потому, что вместе с писателями мучились вечными вопросами, которые во все времена трудно разрешить в одиночку: о душе и вечности, о совести и сострадании, о наследии предков и судьбе страны. Как видно из перечисленного, к ведению марксистской идеологии эти вопросы напрямую не относились, потому так важно было людям посмотреть на современную жизнь глазами писателя, человека, для которого его дело было не службой, а служением, практически как для священника — во всяком случае, так казалось большинству.

Над чистотой и наивностью советских людей можно, конечно, посмеяться — но они не были ни глупыми, ни незрячими. Они хотели становиться лучше и видеть, как вместе с ними становится лучше страна. Они всё понимали про «перегибы», «уклоны» и «головокружение от успехов», рассказывали анекдоты про «нехай клевещуть» и «армянское радио», до слез смеялись над собой, слушая песни Высоцкого, сидя в кинотеатре на очередной рязановской / гайдаевской комедии или выпуске «Фитиля», который принято было показывать перед художественной лентой.

На очередном съезде КПСС утверждался пятилетний план экономического развития страны. Как правило, пятилетки получали название по той основной задаче, которую были призваны решить. Принятый на XXVI съезде, проходившем зимой 1981 года, новый пятилетний план народ заранее мрачно окрестил аббревиатурой ППП — «пятилеткой пышных похорон»: возраст Брежнева и многих членов политбюро был воистину критическим. И хотя сведения о состоянии здоровья генерального секретаря составляли государственную тайну, любое его появление перед камерой, а тем более публичное выступление наглядно демонстрировало: здоровье генсека безвозвратно утрачено, и то, что он по-прежнему возглавляет самую большую в мире страну, — недоразумение, смахивающее на вредительство.

Всем было понятно, что дальше так продолжаться не может и перемены неизбежны. Вольно или невольно их ждал в стране каждый, и, конечно, все были убеждены, что перемены могут быть только к лучшему. Но не потому, что люди воспринимали ситуацию, как «хуже некуда», а потому, что, как позднее заметил Поляков, «мы все были заражены верой в необратимость прогресса». И дальше: «Тогда казалось: будущее не может быть хуже настоящего только потому, что оно будущее».

Страна была готова к освежающей, очистительной грозе — а разразился ураган. Но можно ли быть готовым к урагану?..

Вначале сбылись мрачные пророчества про ППП: в январе 1982 года в Колонном зале Дома союзов прощались с секретарем ЦК КПСС по идеологии М. А. Сусловым, в ноябре того же года — с генеральным секретарем ЦК КПСС Брежневым, в феврале 1984-го скончался сменивший Брежнева Юрий Андропов, а в марте 1985-го — пришедший на смену Андропову Константин Черненко; в этот же период умерли возглавлявший Комитет партийного контроля Арвид Пельше и министр обороны Дмитрий Устинов. Все они были членами политбюро — центрального коллективного органа управления страной [3].