Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика - Гиора Ромм Страница 40

На более рациональном уровне я так же понимал, что мой жизненный путь привел меня к перекрестку, лишенному каких-либо указателей. Как и прежде, мне нужно и дальше прокладывать свою колею, однако на этот раз — будучи связанным гораздо большим числом ограничений, причем о некоторых из них я знаю еще не все. Поэтому возвращение в авиацию служило мне своего рода якорем, за который в глубине души я держался изо всех сил.

Психологи из медицинской службы ВВС меня уже обследовали. Это были гражданские специалисты, работающие в армии — одетые в типичном небрежном израильском стиле и очень приятные собеседники. Руководителем группы был видный мужчина из киббуца Пальмахим. Сразу после операции он часами сидел со мной в палате больницы «Тель га-Шомер». Его задачей было понять, каким человеком я вернулся из Египта. Не меньше, чем лечение, его интересовали мои рассказы о пребывании в плену. К тому времени литература, посвященная бывшим военнопленным, вернувшимся с корейской войны, служила единственным источником, помогающим психологам понять ментальное состояние переживших плен. Его любопытство было вызвано желанием отказаться от общепринятых подходов. Этот человек вызывал доверие, и я рассказал ему все. Изложил хронологию своего плена, анализируя различные методы давления, использованные против меня, делился с ним выводами человека, не по своей воле ставшего экспертом в этом вопросе. В свою очередь, он искал связи между тем, что я рассказываю, и известными паттернами человеческого поведения и предлагал моим историям научное объяснение.

Когда мы закончили наши сеансы, психолог выглядел как человек, нашедший бесценный клад. Мелким плотным почерком он исписал несколько блокнотов, и, судя по всему, собирался заняться обучением психологов наших ВВС, чтобы они были готовы при необходимости работать с другими солдатами, вернувшимися из плена. Из его объяснений я понял, что приобрел пожизненную, неизлечимую травму.

Неизлечимую? Не совсем. Просто в данном случае нет стандартных методов или систематической медико-психологической процедуры, позволяющей залечить оставленные шрамы. Иными словами, бывший военнопленный никогда не сможет стереть все следы своего пребывания в плену.

Я снова оказался в одиночестве, чтобы долгими ночами, лежа в больничной палате, размышлять о том, как с учетом этих знаний строить свою жизнь дальше. Альтернатив, как любили говорить в то время, могло быть много. Однако я точно знал, причем скорее интуитивно, чем рационально, что из всех этих вариантов лучшее средство залечить эти шрамы называется «Мираж». В этот момент я еще не до конца понимал, на что способно это «лекарство» и его «побочные действия». Однако мне было жизненно необходимо поставить перед собой цель — достаточно возвышенную, как и прежде, — которая направляла бы мои дальнейшие действия.

Шоши, израильская Надия, подолгу сидела около моей кровати после закрытия отделения. Она оказалась хорошей слушательницей. В отличие от других медсестер, она была офицером на действительной службе. Это стало основой для сближения и доверия между нами — доверия, возникающего, когда рядом оказываются два молодых профессионала, служащих в Армии обороны Израиля, пусть и в разных областях.

Нередко я проводил вечера в кресле-каталке за пределами семнадцатого отделения. Отсюда мне открывался вид на участок автотрассы южнее перекрестка Месубин [59], к востоку от огромного холма, возникшего на месте свалки «Хирия». Машины неслись во всех направлениях, и я остро чувствовал, что в каждой из них сидят обладатели величайшей привилегии — ежедневно наслаждаться нормальной жизнью. Я же тем временем вот уже восемь месяцев был вынужден неподвижно лежать — в разных комнатах и на разных кроватях, включая жесткое бетонное ложе. У меня все еще не было ясного плана действий на будущее. Однако во тьме появилось несколько новых огоньков, и я надеялся, что с их помощью сумею проложить нужный курс. В конечном счете все сводилось к попытке вернуть свою жизнь к той точке, где она изменилась столь радикальным образом, и снова продолжить свой прежний путь.

Ночные кошмары навещали меня нерегулярно: иногда раз в неделю, иногда раз в две недели. В них неизменно присутствовал один из двух постоянных мотивов. В первом варианте меня едва не достигали преследователи — кто они, оставалось неясным, но я был абсолютно уверен, что, если меня догонят и схватят, мне будет очень плохо. Во втором варианте я оказывался в очень узком, непрерывно сужающемся месте. Финал во всех случаях был один и тот же: я резко просыпался, справлялся с физическими симптомами и засыпал снова. К чести моих кошмаров могу сказать, что, появившись один раз, они никогда не возвращались той же ночью. Тем не менее они были мучительными и утомительными. Меня преследовали в самой разной местности, с разными сопутствующими обстоятельствами. Некоторые из этих ландшафтов я отчетливо помнил довольно долго.

Мирьям к тому времени уже знала о моих ночных кошмарах. Однако она была твердо уверена в моей ментальной стойкости. Она была убеждена, что непонятный для нее опыт пребывания в плену в конечном итоге сделает меня еще сильнее, чем прежде, с еще большей жаждой жизни и деятельности. Поэтому она служила надежным и верным источником моральной поддержки.

Во внешнем мире бушевала Война на истощение. Израиль никогда прежде не сталкивался со столь брутальной войной, к тому же идущей так далеко от дома. Казалось, возникли два отдельных народа — государство Израиль и еще одно государство в районе Суэцкого канала. Я мог наблюдать это на авиабазе Хацор, в типичном месте, где внешне жизнь оставалась такой же, как в «нормальном» Израиле, однако значительная часть повседневной деятельности протекала в «государстве» Суэцкого канала. Летчики навещали меня по вечерам и рассказывали, что происходит на базе и какие царят настроения. Я не мог не восхищаться летчиками и штурманами эскадрильи «Фантомов», совершавшей значительную часть боевых вылетов. Этой ночью я слышал, как они сидят в семейной квартире, как раз напротив моей комнаты, готовят свое выступление на предстоящем параде в честь Дня независимости.

Тем временем от кресла-каталки я смог перейти к ходьбе при помощи металлических ходунков, специально сделанных с учетом моих асимметричных рук. Это позволило мне ездить на машине — не в качестве водителя, разумеется. Я также начал наблюдать за полетами эскадрилий, базировавшихся в Хацоре. В воскресенье я встал, опираясь на свои ходунки, около взлетной полосы номер 29. «Фантомы» медленно выруливали на вылет, готовые к атаке на египетскую военно-морскую базу Рас Банас в Верхнем Египте. Поскольку накануне я участвовал в брифинге в качестве слушателя и наблюдателя, я точно знал, кто скрывается под каждым белым шлемом, видневшимся в летной кабине. Я должен был быть одним из этих шлемов, ведя лучший самолет израильских ВВС к намеченной цели.

Я был принят на первый курс, готовивший пилотов «Фантомов». Затем допустил ошибку — я никогда не собирался обвинять в этом кого-то другого — и собственными руками резко изменил направление своей жизни. Я довел себя до точки, когда могу быть лишь наблюдателем, опирающимся на ходунки. Поэтому я стоял здесь, прислонившись к машине, в то время как «Фантомы» брали курс на Рас Банас.