Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика - Гиора Ромм Страница 41

Несмотря на то что в своей жизни я наблюдал множество взлетов, я мог смотреть на них без конца, снова и снова. Мощь двигателей в момент запуска. Удар по ушам после того, как сработал форсаж. Ритмичный разбег самолета по взлетной полосе. Элегантность движения, когда самолет поднимает переднее шасси, после чего самолет начинает поднимать нос, пока не оторвется от взлетной полосы. И наконец, решающий момент, когда самолет втягивает шасси и из колесной машины окончательно превращается в летательный аппарат. Снова и снова это заканчивалось всплеском восторга, от которого сердце начинает биться чаще. В моих глазах это было бесконечным повторением победы над силами, стремящимися удержать и отбросить тебя назад, противостоять тебе, придавить тебя к земле. Ведущий «Фантом» проделал широкий поворот вправо, за которым последовал поворот влево, создавая большой полукруг, чтобы прочие самолеты, летевшие в строю, могли следовать за ним. Лишь я один остался на твердой земле, наблюдая, как удаляются четыре «Фантома», оставляя за собой клубы черного дыма. Я знал, что сейчас они летят в плотном строю над Ашкелоном, держа курс на юг. И мне было совершенно ясно, что я еще очень далеко от того, чтобы иметь возможность снова сесть за штурвал.

Мое состояние все еще было таким, что приписанная к авиабазе карета «скорой помощи» почти ежедневно возила меня в «Тель га-Шомер» на физиотерапию. Адам Вейлер, мой хороший друг еще по армейскому интернату, погиб на берегу Суэцкого канала, командуя танковой ротой. Пав смертью храбрых, он присоединился к Надаву Кляйну, еще одной звезде нашего класса, который погиб девятью месяцами ранее на берегу Иордана. Поэтому я понимал, что не могу быть одним из тех, кто не обращает внимания на происходящее в районе канала. С юных лет я считал армейскую службу своим призванием и не мог позволить, чтобы пребывание в плену или полученные травмы заставили меня заниматься чем-то другим, особенно в то время, когда родина воюет и все мои друзья на фронте.

К лету я сформулировал свои планы. Я поступлю в университет и буду изучать экономику. В перерывах между учебой я смогу заниматься медицинскими процедурами, пока мое физическое состояние не перестанет служить препятствием к возобновлению полетов. Поскольку я все еще ходил с костылем, у меня возникла еще одна идея. Пусть «Мираж» остается единственным самолетом моей мечты, а как насчет «Сесны» [60]? На «Сесне» я смогу летать! Это самый легкий самолет израильских ВВС, и управлять им несравненно легче, чем истребителем.

И вот в моем состоянии, с костылем и левой рукой, которая так и не распрямилась, я убедил авиационное начальство, что параллельно с учебой в Бар-Иланском университете [61] я смогу быть летчиком «Сесны» на аэродроме Сде-Дов [62] и дежурить в те дни, когда я свободен. Я достиг того чудесного состояния, когда слово «нет» попросту отсутствовало в моем летном словаре. Чтобы освежить память, я совершил несколько тренировочных полетов, прежде чем убедился, что готов к экзамену, который провел для меня доктор Бенни Келнер, пилот израильских ВВС и офицер медицинской службы. Келнер хотел увидеть, как я ощущаю себя в пилотском кресле. После часового экзаменационного полета он официально разрешил мне вернуться на действительную службу в качестве пилота «Сесны». Это произошло 2 августа — через восемь месяцев после того дня, как я пересек Суэцкий канал на маленьком кораблике, весь закованный в гипс.

С аэродрома Сде-Дов я поехал обратно в Бар-Илан, слушать курс «Введение в экономику». В глубине души я понимал, что попросту обманываю себя и окружающих. Я не исполню своего предназначения, став пилотом «Сесны». Это не для меня, это не соответствует ни моей личности, ни моим мечтам. То, что я могу сесть за штурвал самолета, поднять его в воздух, долететь до места назначения и приземлиться, не произвело на меня большого впечатления. Разумеется, для того, кто никогда не летал, это было бы настоящим чудом. Для меня это было ничто. Полетом я называл нечто совершенно другое. Летать означало решать куда более значимые задачи.

Во время одной из вечеринок, которые устраивали в эскадрилье, несмотря на Войну на истощение, я столкнулся с командующим ВВС Моти Ходом. Естественно, он спросил, как у меня дела, и я сказал, что доктор Келнер разрешил мне летать на «Сесне».

— Потрясающе! — сказал он. — Ты сможешь совмещать это с учебой. Ты смог вернуться в мир полетов, ты сможешь совершать грузовые перевозки на базу в Рефидим, в аэропорт Балуза [63], в Шарм эль-Шейх. Отличная новость, я за тебя очень рад.

Я попытался представить, как доставляю грузы на базы в Синае.

— Моти, — сказал я, — я не собираюсь этим заниматься.

Главком помрачнел:

— Почему?

— Я не пилот «Сесны». Я летаю на «Сесне», поскольку мне нужно чем-нибудь заняться. Я не собираюсь выполнять задания на «Сесне».

Моти обнял меня за плечи и отвел в самый дальний угол:

— Гиора, я прекрасно тебя понимаю. И тем не менее — начни летать на транспортнике. Покажи себя в транспортной авиации, тем более что мы планируем ее развивать. Ты же понимаешь, что и на этих самолетах ты сможешь достичь всего, чего захочешь.

Мне не хотелось продолжать этот разговор:

— Забудь об этом. Я хочу сосредоточиться на учебе. И мне нужно избавиться от костыля. Мне предстоит еще одна небольшая операция на ноге. Поговорим об этом в другой раз.

Моти похлопал меня по спине:

— Как тебе удобно, Гиора.

Мы смешались с толпой пилотов и их красавиц жен и подруг. Разумеется, здесь были не все. Отсутствовали Шмуэль Хец, Игаль Шохат, Ицхак Пир, Менахем Эйни, Моше Гольдвассер [64]… За последние несколько недель все они погибли или оказались в плену в Египте. Молодого Гольдвассера, чью фотографию, пока он был еще жив, опубликовали в египетских газетах, доставили в какое-то армейское здание, возможно, в ту же тюрьму, где содержали меня, и там, судя по всему, забили до смерти; возможно, его избивал тот же гигантский суданец. В Израиль он вернулся в гробу.