Любовь и Sex в Средние века - Александр Бальхаус Страница 40

Кстати сказать, это сцена из религиозного спектакля, а фривольный текст слетает с уст будущей святой. Позднее Средневековье, а еще больше раннее Возрождение ценят как раз такие наивно-натуралистические зрелища. Заслуживающий проклятия порок беззаботно соседствует со святым и великим, и случается, что для сцены страстей Христовых актера, изображающего Иисуса, привязывают к кресту совершенно нагим. Эротические мотивы включаются непосредственно в ход пьесы, как, например, в драмах Хросвиты Гандерсгеймской [57].

Мотив пляски смерти, включенный в многочисленные спектакли, тоже содержит эротический элемент. Так, Смерть [58] хватает за грудь юную девушку, которой пришла пора умирать, или позволяет себе еще более интимные ласки на глазах у изумленной публики. В изобразительном искусстве этот мотив тоже распространен. Одно полотно из Берна изображает такую пляску — грациозная монашенка идет рука об руку со Смертью, ведущей ее в танце, как полагается кавалеру, а вторую монашку, укутанную в покрывало, хватает за ноги скелет, пытаясь овладеть ею.

Со временем мирские и прежде всего эротические элементы становятся настолько важными в изначально духовных спектаклях, что религиозные корни мистерий скоро полностью отодвигаются на задний план. Зрители теперь предпочитают мирскую комедию с ее чувственностью и двусмысленностью.

Представления для фастнахта, как и мистерия, обязаны своим возникновением литургическим культам, только в данном случае речь идет не о христианских, а о германских народных обычаях. В их основе лежат прежде всего ритуалы, ставшие традиционными для праздника пробуждающейся весны. Правда, в Средние века их символический характер уже утрачен — осталось одно развлечение. Религиозная тематика и явно выраженный натурализм идеально дополняют друг друга, когда обыгрываются эротические ощущения, ввергающие публику в состояние возбуждения. Показ неприкрыто чувственных сцен становится важнейшей составной частью таких постановок. Аплодисменты постоянно следуют за прославлением фаллоса — и это публика, которая в повседневной жизни ведет себя скромно и пребывает в гармонии с нравственными требованиями церкви.

Две трети сохранившихся пьес, которые ставили накануне поста, имеют сексуальный характер, причем в большинстве случаев на этой теме построено все действие. Театр доставляет эротическое удовольствие: на досках грубо сколоченной сцены показывается то, о чем люди обычно не смеют говорить вслух. Для народа фастнахт — время бурного веселья, когда можно отпустить вожжи и дать волю всем желаниям, а затем, в строгие недели поста и покаяния, снова подчинить их господствующим религиозным правилам.

Зрелища для общественного увеселения призваны рассмешить людей. Как бы ни назывались эти постановки — «Про монастырь», «Про монахов», «Про монашек», «Про соседей» (тут дама и господин то и дело садятся друг другу на колени), «Крестьянин на ярмарке», «Влюбленные иезуиты» — все сцены в них сводятся к якобы нечаянной эротической близости. В спектакле «Поклонение испанскому кресту» мужчина и женщина «становятся на колени, соприкасаются спинами и, обернувшись, невзначай целуются». Спустя века поцелуи по-прежнему играют большую роль в представлениях, а во время игры в фанты — даже главную.

В шутках, разыгрываемых во время фастнахта, выплескивается чувственное желание, обычно тщательно подавляемое. Скрыв лицо под маской или покрывалом, и мужчины, и женщины со всей откровенностью могут сказать и сделать то, чего в обычных условиях никогда не позволят приличия. Эдуард Фукс в своей «Истории нравов» так описывает их поведение: «Мужчина мог без опаски повести себя как угодно дерзко, ибо это одобрено законом шутовской свободы. Любая дерзость прощалась, и женщина, тоскующая из-за привычной сдержанности, могла, подбодрив робкого избранника, воспользоваться благоприятной ситуацией». Фастнахт дарует небывалую эротическую свободу под защитой маски — шутовской праздник проникает даже в церквь.

Праздник шутов — причудливое церковное действо, которое происходит в течение двенадцати дней, отделяющих Рождество от Крещения. Двадцать шестого декабря монахи, младшее духовенство и дьяконы собираются для выборов шутовского папы или — в некоторых местах — мальчика-епископа. На него накидывают мантию, напоминающую папскую, и он царствует в рамках этой перевернутой иерархии, как Бобовый король во время римских сатурналий. Первого января, в день Януса или — по христианскому обычаю — праздник Обрезания Господня, шутовской папа устраивает победное вступление в собор и объявляет о начале безудержного пиршества. У парадного входа его встречает весь клир, переодетый в женщин и животных, равно как и миряне, наряженные монахами и монашками. Все пляшут и распевают беспутные песни. Посреди этой шумной толпы шутовской папа произносит проклятия и раздает комические благословения. Алтарь превращается в пиршеский стол, за которым сидят священники и миряне, поедающие жирные блюда, пьющие допьяна и играющие в кости.

Французский историк Жак Хеерс объясняет шутовское поведение в церкви следующим образом: «Кратковременный реванш для тех, кто в обычной жизни вынужден повиноваться, праздники шутов (возвышение молодежи, детей, торжество перевернутой иерархии, осмеяние священных ритуалов) дают на несколько часов или на несколько зимних богослужений возможность провозгласить в церкви новую, веселую власть — волю шутовского настоятеля, как правило, в лице молодого клирика и мальчика-папы, которых выбирают и с восторгом приветствуют все».

Шестого января, в День трех королей-волхвов, или Ослиный праздник, гульба достигает своей кульминации. К алтарю ведут осла под золотым балдахином в сопровождении распеваемых хором «аллилуйя» и «аминь». В конце концов, вся эта безумная компания пускается в пляс и разражается ослиным криком. Затем священников везут по переполненным улицам на увешанном фонарями шутовском корабле, и они обмениваются с толпой грубыми шутками и сочными ругательствами. Перед домами богатых процессия останавливается и требует подарков. Карнавальное шествие заканчивается перед церковью, где на импровизированной сцене демонстрируются непристойные фарсы.

Шутовской праздник осуждали богословы Парижского университета и не только они. В конце XII века папа Иннокентий III пытается положить конец богохульному представлению. Церковным иерархам не по нутру, что духовенство публично выставляет себя на посмешище. Кроме того, они боятся популярности старых языческих богов, которые как раз во время зимнего солнцеворота снова водворяются в сердца и мысли людей.

В архивах сохранились предостережения, осуждения, угрозы и предписания, которые исходили от церкви до XIX века включительно. Это были отчаянные попытки обуздать «безнравственное поведение» и оградить верующих от нежелательных влияний. Церковные власти вновь и вновь отговаривают прихожан от участия в языческих культовых ритуалах. Проповедники в пламенных речах риторически вопрошают, как могут мужчины бесстыдным образом переодеваться женщинами, оскверняя тем самым себя и свое мужское достоинство. Клеймят как «бесовщину» и пытаются запретить украшение домов зелеными ветками, приготовление особых блюд, танцы и пение, маски и переодевания. Грозят вечным пламенем преисподней тем, кто не отказался от обычая праздновать изгнание зимы, носить звериные маски и нарушать строгий пост. Мол, потребуются годы покаяния и молитвы, чтобы замолить эти грехи.