Бит Отель. Гинзберг, Берроуз и Корсо в Париже, 1957-1963 - Барри Майлз Страница 41

Селин, Аллен и Билл сидели в маленьком дворике за домом, на больших ржавых садовых стульях, за старым ржавым столом, смотрели на ржавую ограду клумб в запущенном саду и пили вино, принесенное Люсьет. Шесть собак носились вокруг, и Билл очень боялся, потому что ненавидел собак. Аллен спросил по-французски, опасны ли собаки, а Селин по-английски ответил, что нет, они только шумят, чтобы люди нервничали и боялись. «Я хожу с ними в полицейский участок, чтобы они защищали меня от евреев», — сказал он, поглядев на Аллена. Он имел в виду угрозы смерти и полные ненависти письма, которые он и сейчас иногда получал от людей, убежденных, что он — пособник нацистов. Он рассказал им, что соседи дают собакам мясо с ядом.

Селин и Билл пустились в длинную беседу о том, в каких тюрьмах они побывали. Селин сказал, что нельзя узнать страну, не побывав в ее тюрьмах. Он рассказал о том, как сидел в Германии: «Как-то раз один здоровенный детина просто пихнул меня кулаком в живот, не говоря ни слова». Не лучшего мнения он был и о датчанах: он считал их гнусными, трусливыми нытиками. Они разговаривали о том, что Билл сидит на наркотиках, и Селин рассказал им, что как-то предотвратил панику на тонущем корабле, вколов каждому морфина, эту историю он позднее использует в одной из своих книг. Они говорили о Жан-Поль Сартре, Сэмюэле Беккете, Анри Мишо и Жане Жене, однако Селин назвал их всех мелкими рыбешками, плавающими в пруду. Они подарили ему «Вопль», «Бензин» и «Джанки» и сказал и, что он оказал влияние на них всех. Он ответил, что сейчас уже не очень хорошо говорит по-английски, но по-прежнему может читать на нем. «Я погляжу», — пообещал он. Общались они на смеси французского и английского.

Позднее Аллен так написал про этот визит: «Он был приветлив и пробыл с нами пару часов. Не думаю, чтобы у него было много посетителей, я спросил у него про работу, и он ответил: „А… У меня не очень много пациентов, молодые женщины хотят видеть молодых врачей. А еще… Женщинам постарше нравится раздеваться перед молодым доктором. Вонючая дыра тут, а не практика“. Он провел нас в дом и показал, где пишет». Это была большая комната на первом этаже, этакая комбинация кухни и столовой, большой круглый стол был завален кипами книг и газет. Он показал им свои книги. «Мы были очень приветливы, действительно вели себя вежливо, мы и в самом деле очень ценили его, — продолжает Аллен, мы представлялись юными американскими гениями, которые пришли поприветствовать его; я помню, что, когда мы уходили, в воротах, а он и его жена проводили нас до ворот, я сказал: „Америка передает привет величайшему писателю Франции“. Она добавила: „И всей вселенной“. Они действительно были любезно расположены, без всякого ханжества».

Вернувшись в Нью-Йорк, Аллен так описал свой визит журналисту из «Виллидж Войс»: «Это был пожилой, грубоватый, одетый в черное человек, он восхитительно сумасшедший, и он принял нас за журналистов — „А, пресса!“, — пока мы не сказали ему, что мы — поэты».

Девять месяцев спустя, 31 марта 1959 г., Селин завершил свою медицинскую практику, попросив вычеркнуть себя из списка докторов района Сен-е-Оаз, и получил пенсию от государства. Он умер 1 июля 1961 г. признанным специалистом по аневризме.

Париж принял их, и они встречались с интересными людьми, к этому времени Аллен находился за рубежом уже больше 18 месяцев. Он скучал по Питеру и своей семье и начал строить планы по возвращению домой. Аллен спросил Грегори, не хочет ли тот тоже вернуться домой. Но Грегори сомневался: он еще многого не видел в Европе, возвращаться в Америку ему было не к кому, у него не было денег, и он боялся американской полиции. Билл тоже не собирался возвращаться в Америку и сказал Аллену, что «никого не просил ждать». И в самом деле, не считая нескольких коротких приездов, Билл жил за рубежом до 1974 г. Прежде всего Аллену нужно было найти деньги на дорогу. Он думал, что доедет до Роттердама и устроится на торговый корабль матросом. Аллен уже плавал на торговых судах, у него были документы, подтверждающие это, и он уже ходил в длинные маршруты, в том числе один раз из Техаса до Африки, а другой — из Калифорнии до полярного круга. Аллен намекал Керуаку, чтобы тот купил ему билет, но тот так и не понял, к чему клонит Аллен. И это несмотря на то, что все то время, что Джек был в Калифорнии, он кормил его и давал кров, к тому же «В пути» приносила ему неплохие деньги. Да даже если он и понял, чего от него хочет Аллен, ему бы это не дала сделать его мать. Папа Аллена предложил одолжить ему денег, но Аллен понимал, что он сам должен найти их, и лучше всего — продав свои творения.

Аллену казалось, что он немного написал в Париже. «Я так и не нашел „ангела Европы“ и не понял, что же значит эта прославленная чертова поэзия Франции, я не написал поэму, посвященную моей матери или упадку Америки…», — писал он в дневнике. В письме Гэри Снайдеру он жаловался, что не может писать. Снайдер посоветовал: «Сейчас единственный способ для тебя начать писать что-то снова, это забыть „Вопль“ и то, что ты теперь якобы обязан написать не хуже. Забудь о том, что написал когда-то, и пиши так, как чувствуешь сейчас. Та великая поэма окончена».

Кстати, именно в то время, когда он жил в Париже, Аллен написал многие из своих лучших стихов: «Лев настоящего», «На могиле Аполлинера», «Послание», «Посвящение Линдсею», «Посвящение тете Розе», «Имена» и первые 50 строчек «Кадиша». Позднее он поймет, что это был один из самых плодотворных периодов в его жизни. Удивительно, но из этого периода сохранилось не очень много записей в дневниках Гинзберга, если, конечно, некоторые из них не были утеряны. Чаще всего в них он записывал сны и наброски стихотворений. Но иногда они помогали понять то, о чем тогда думал или что чувствовал Аллен, например: «Плита и большая коричневая кастрюля, Билл этажом ниже, Грегори — выше, мы на улице Жи-ле-Кер, мне надо терпимее относиться к Би Джею, Франсуазе, Грегори».

Казалось, все усилия Аллена по опубликованию «Голого ланча» тщетны. Жиродиас несколько раз смотрел рукопись, и по меньшей мере дюжина людей сказали ему, что он будет дураком, если не опубликует ее, но он по-прежнему сомневался. Но очевидно, что Жиродиас, который мог напечатать произведение Билла, оставался единственной надеждой Аллена, потому что в книге был порнографический подтекст, и ее без сомнения просто сразу же запретили бы в Америке, в которой все еще были запрещены «Любовник леди Чаттерлей» Д. Лоуренса, и «Тропик Рака», и «Тропик Козерога» Генри Миллера. Грегори тоже был свято убежден, что Жиродиас должен напечатать эту книгу, и решил, что настало время надавить на него.

От внимания Жиродиаса не ускользнуло, что книга Керуака «В пути» стала бестселлером и что The Times часто печатает статьи, посвященные битникам. Услышав, что у Керуака есть несколько неопубликованных работ, Жиродиас написал ему, предлагая напечатать их, но Джек ему не ответил. Но у Жиродиаса прямо под носом, в Париже, был чистейшей воды битник Грегори Корсо. То, что Грегори был поэтом, а не романистом, нимало не смутило Жиродиаса, и вскоре Грегори уже заключил контракт на «битниковскую книгу» для «Олимпии». В течение года Жиродиас каждый месяц платил Грегори и, как только деньги начали приходить, Грегори стал убеждать его напечатать «Голый ланч». Когда это не сработало, он начал шантажировать его, говоря, что если он не опубликует «Голый ланч», то не увидит и его книги. В этом был замешан и личный интерес, потому что, хотя Грегори и брал деньги, он не написал еще ни строчки и не представлял себе, когда наконец начнет. Но Жиродиасу совершенно не понравилось такое развитие событий, и они сильно повздорили. Вспоминает Жан-Жак Лебель: