Громовержец. Битва Титанов - Юрий Петухов Страница 43

— Бог наш всемилостивый и всеблагой. Род-отец! Богиня всепрощающая и дарующая блага, Лада-мать! Они идут к вам!!!

Воеводы встали одновременно. Повернулись к кострам, щуря от ярого огня глаза. Волхвы вешали на шеи юношей и дев свят-обереги. Ведуньи подносили чаши со смертным отваром… Это были последние миги. Последние видения для уходящих из ускользающей жизни.

Они сами восходили на костры. И пламя принимало их, живых и трепетных. Оно охватывало светлые тонкие тела, и, казалось, взлетало вверх вместе с ними, к еще черным небесам… и со снопами уходящих ввысь искр небеса начинали просветляться.

Скорей! Скорей!! Молил Куп про себя. Даже его беспредельные силы, его воля твердокаменная, стальная были на исходе. Каждым нервом своим ощущал он боль смертную мучеников, объятых пламенем. И взлетал к небу с ними искрами, снопами света. Он чувствовал сразу все, что чувствовал по отдельности каждый стоящий за тыном, каждый воевода, каждый волхв с ведуньей. Все силы их душевные и телесные, извергаемые в этот ослепительный, мучительный миг, всю эту человеческую и нечеловеческую мощь он принимал в себя. И рвался к небу преисполненный мощью рода. Рвался к Роду… И к Нему, к своему Небесному Брату.

— Сияющий, кипящий всеочищающим гневом в огнях и пламени! Стремительный и Всепобеждающий свет мира нашего! Великий Воин, поющий песнь Жизни! Солнцеликий Бог наш Копола, явись к нам! — взревели громогласными голосами волхвы — в изнеможении, из последних сил, падая на колени и воздевая руки.

Последней изнурительно-сверкающей, необузданной ярью взметнулись языки пламени к просветляющимся небесам, огладили их своим светом, облобызали… и сникли, отдав души чистые и ясные Небу, опустились к черным угольям и останкам тел смертных.

И воздели высоко чаши свои воеводы. Но прежде, чем первый луч восходящего солнца озарил Священную Поляну со всеми стоящими на ней, он коснулся своим обжигающим золотом седой, заиндевевшей головы Купа-Копола, возвышающегося на валуне, растопил иней, согнал седину, превратил взметнувшиеся нимбом волосы в огненные лучи восходящего солнца

И стало светло.

Заиграли блики радостные на чашах, на лицах. Осветили их добрые и чистые улыбки. Восторженный ропот прокатился по кругу над Поляной, перерос в гул ликования. Воеводы пили меды терпкие и священные, пили кровь солнечного бога, царившего над ними — они становились его лучами, его руками, его пальцами, его силой и его властью. А вслед за ними наполнялись небесной, солнечной силой и ярью все русы, от мала до велика, от волхва до мальца, которого привела мать, не убоявшаяся холода и страха зимней навьей ночи. Солнцеликий прогнал все страхи, все немощи и туги.

— Сыне Божий! Кополо! Ты с нами!!! Ликование перерастало сам лес, вечный и не имеющий краев. Племя возвращалось к Жизни, становясь еще сильнее, добрее, живучее… И оно жаждало Жизни, жаждало свершений. Озаренные солнечными лучами стояли тысячи грозных и добрых душой лесных воев. И не хватало им Поляны. Не хватало Леса. Не хватало Мира Поднебесного… Много люда на свете белом, несчитано и не меряно по пустыням далеким, рекам, морям-окиянам, долам горним… Но только с ними Солнцеликий, способный даровать жизнь и забирать ее. Вот он — в Небе и на земле!

— Я с вами, дети мои! — выкрикнул что было мочи Куп-Копола. — И вы со мной и во мне!!! Мы пойдем на Юг, ибо пришел наш час! И не будет нам преграды! И отец наш Род, и мать наша Лада, и пращуры наши Яр и Борей со всеми отцами и прадедами нашими пойдут с нами! И те, кто останется, будут хранить наши жилища и земли здесь! Ибо мы вернемся! Вернемся еще более сильными! И одно солнце будет надо всем миром!!!

Куп знал, что многие гонцы, разосланные воеводами, уже близки к вежам своим и родам, что не пройдет двух лун, как и с востока и с запада всего мира северного начнут стекаться рати воинские. Но он не говорил об этом людям своего рода. Он знал, что они верят лишь в себя и в него, а браты им подмога.

День был ослепительным, сияющим. Таких давно не было, еще с лета, с великого стояния Кополы, когда самое долгое время светлое над лесами и поймами Севера. И это был знак. Копола вошел в него… Еще раньше, чем он взошел на небо. И это знали волхвы. Это знали воеводы. Это знали все. И если прежде Куп был князем и тенью своего покровителя небесного, то теперь он уже не принадлежал себе. Теперь его судьба и жизнь были в руках отца его Рода. И он знал тайну волхвов и тайну пращуров — отцом-Родом, Всемогущим и Всеблагим, Единым и Единственным, был его род — род русский.

— Не разговаривать, не положено! — нарочито сердито потребовал Скарг и набычился, уставился на Дона немигающим взглядом. Сегодня брат Кея получил поворот от ворот, кареглазая Милка отшила его за милую душу, упорхнула куда-то, вот Скарг и был не в духе.

— Ты на кого голос повышаеш, — тихо, но грозно выдав ил Дон. И тоже окаменел, готовый в любой миг сломать шею наглецу-стражнику. С Доном шутки были плохи, неуважения к себе он не терпел ни от кого.

Скарг начал медленно, не спуская холодеющих глаз с узника, вытаскивать из ножен меч. Он тоже не слишком любил шутки: не в меру разошелся княжич порубный, в полный голос, на весь сад похвалялся, что обоих их уложит без оружия, придавит как котят, бахвалился, потешался, издевался, будто они узники бесправные, а он хозяин их судеб.

— Спокойно!

Жив встал между ними. Но лицом повернулся к Дону, чуть глазом моргнул — тот заметил.

— Прогулка закончена, хватит на сегодня! — сказал он громко, больше для Скарга, чтобы тот Охладился, понял бы, что не время и не место с узником гордыней меряться. — Пошли! — Он указал головой на выход из сада.

И Дон, тяжко вздохнув, послушался, переступил с ноги на ногу, повернулся к ходу в темницу.

— А ты постой, подыши, — бросил Жив напарнику, — я сам сведу, никуда он не денется. Вон, дожидаются уже!

Жив махнул рукой в сторону скалы, там у прохода стояли Хотт с Оврием, ждали.

— Ладно, пускай идет в свою нору, — согласился Скарг. И с надеждой оглянулся, может, Милка еще где-то здесь. С ней про все на свете позабыть можно.

Дон повернул голову, ожег стражника гневным взглядом, но не поймал ответного — Скарг уже не думал о нем, о сваре, Скарг был молод и отходчив.

— Мальчишка, — прошипел Дон, запахиваясь в серое толстое корзно. Он тоже думал о другом.

За кустарником возле корявой старой оливы он приостановился, поглядел на Жива. И столько в этом взоре было надежды и немой мольбы, что Жив внутренне содрогнулся.

— Один удар! — страстно прошептал Дон. — Всего один точный удар — и все будет кончено! Ты понимаешь меня?

— Понимаю, — отозвался Жив.

— Я стану Великим князем! А ты будешь моей правой рукой… а хочешь, наместником в любой провинции. Ты должен сделать это! Его надо убить! Его давно пора убить! Это чудовище не имеет права жить на свете!

— Ты так говоришь про отца своего? — переспросил Жив.

— Не отец он мне! — отрезал Дон. Жив покачал головой.