Всеволод Большое Гнездо. "Золотая осень" Древней Руси - Василий Седугин Страница 43

— Где? Когда? — всполошился боярин. — Неужели нельзя освободить?

Тут же стали прикидывать, как быстрее выручить княжича из беды. Ясно, что идти на приступ замка у галичан не хватало сил. Тогда решили изготовить лестницы и ночью выкрасть пленника. С этой целью и остановились недалеко от владения Собежанского, в лесу, послали воинов, которые наблюдали за замком и днём, и ночью. Тут же соорудили две длинные лестницы, тёмной ночью приставили их к окну комнаты, в которой находился Владимир. Время выбрали предрассветное, когда утренний сон валит с ног самую крепкую стражу. Решётку быстро и бесшумно перепилили и приняли на руки княжича, живого и невредимого. Когда в замке хватились пленника, русские воины во главе с княгиней и боярами были уже далеко.

Когда Владимир с матерью прибыл в Галич, жители выпустили Ярослава Осмомысла из заточения и снова посадили на престол, взяв с него клятву, что он будет жить со своей супругой в мире и согласии. Осмомысл вынужден был покориться. Он выделил Владимиру на княжение город Перемышль, куда тот тут же и отправился.

Сначала Владимир сильно тосковал по Зосе, даже порывался поехать в Польшу и выкрасть её.

— Э, брось! — успокаивал его новый друг, сын боярина Юрий. — Разве ты не знаешь женщин? Сегодня они плачут у тебя на груди, а завтра милуются с другими.

— Зося не такая! — горячо возражал Владимир. — Она любит меня, она готова была ехать со мной хоть на край света!

— Не стоит кручиниться. Разве мало девушек в Перемышле? А ещё больше сладких вдовушек. Не проходит года без смут, войн и половецких набегов, столько голов мужских полегло и столько одиноких женщин ждут нашей ласки!

Юрий втянул Владимира в круг своих друзей, они в обществе женщин вольного поведения стали устраивать шумные попойки, и скоро он забыл про любимую Зоею.

В 1187 году умер Ярослав Осмомысл. Галич он завещал Олегу, своему сыну от Настаськи, а Владимира оставил в Перемышле. Однако жители Галича, когда-то убившие Настаську, не могли терпеть, что ими будет управлять сын любовницы, вновь восстали и выгнали Олега из города. Тот бежал в Овруч, а в Галич вернулся Владимир.

По приезде он закатил большой пир. Заявился на него под хмельком, потому что привык пить с утра. Сказал своему другу Юрию:

— Это тебе не какой-нибудь захудалый Перемышль, который можно легко одним плевком переплюнуть. В Галиче живут богатые бояре, толстосумы купцы, да и у простых жителей мошна толста. Так что теперь погуляем вволю!

За столом тянулись к нему с полными кубками бояре, провозглашали:

— Будь здрав, князь! Рады видеть тебя на отцовском престоле!

— Надеюсь, будем жить в дружбе и согласии, бояре! — отвечал Владимир.

— Опирайся, князь, на силу боярскую и будешь княжить счастливо и долго!

А бояре в Галичском княжестве имели особую силу и влияние. Если в других русских княжествах оставалось ещё много свободных владений, которые князья раздавали своим подданным и могли опираться на них, то в Западной Руси земля была давно поделена между боярами и собственных владений князья не имели, войск набрать не могли и поэтому целиком и полностью зависели от боярской воли. Именно поэтому бояре при поддержке народных масс легко свергли Ярослава Осмомысла и сожгли его любовницу Настаську, именно поэтому они так смело говорили с новым князем.

Но Владимир не собирался вникать в особенности галицкой жизни. За одиннадцать лет правления в Перемышле привык к пирам, увеселениям и доступным женщинам и думал, что ему всё дозволено, поэтому отвечал снисходительно:

— Со мной не пропадёте, бояре! Обопритесь на моё крепкое плечо, а я уж вас не подведу!

— Глянь, глянь, — толкал его локтем Юрий, — какая красотка на тебя заглядывается!

— Это которая?

— Вон та, что сидит с попом.

И — верно: украдкой бросала на него взгляды чернобровая красавица, явно заманивая в свои любовные сети.

— Скажи, Юрий, видел ты подобную очаровательницу в Перемышле?

— Не встречал даже близко по красоте, князь. Такую не грех возле своего престола посадить.

— И посажу. Кто меня остановит?

— Надо только выяснить, кем она приходится попу-батюшке?

— Наплевать, кто она ему. Главное, чтобы согласилась ко мне перейти.

— Позабавишься и бросишь?

— Как обычно. Чего же ещё? Не жениться же.

Заиграла музыка. Гости кинулись в пляс. Владимир встал из-за стола и, покачиваясь, подошёл к красавице, протянул руку:

— Спляшешь со мной, прелестница?

— С удовольствием, князь!

Вблизи он хорошо рассмотрел её. У неё была словно точёная фигура, густые чёрные волосы, вздёрнутый носик и большие выразительные глаза зеленоватого цвета; они особенно притягивали Владимира, в них были неуёмная страсть, задор и в то же время воля, уверенность в себе, в своей силе. Он как-то сразу почувствовал себя в подчинении к ней, чего никогда не бывало у него с другими женщинами.

— Ох, сокрушила ты меня своей красотой! — привычно приступил он к покорению очередной жертвы.

— Будь осторожен, князь, — предупредила она его. — Я не простая женщина.

— И кто же ты?

— Не видел, с кем сидела за столом?

— Заметил. С попом. Кем ты ему приходишься?

— Женой.

— Стало быть, ты — попадья?

— Стало быть, так!

— Л мне всё равно — попадья, боярыня или ещё кто. Лишь бы любила меня!

— Ишь ты! А много было у тебя любовниц?

— Много, попадья.

— Зови меня Авдотьей. Значит, и со мной позабавишься и бросишь?

— Скорее всего так. Испугалась?

— Да нет, князь, не из пугливых. Люблю нырять в омуты!

В перерыве между плясками к Владимиру подошёл поп, высокий, широкоплечий, в рясе и с крестом на груди:

— Остепенись, князь, не срами сана моего.

— О чём ты, батюшка? Здесь не церковь, и исповедоваться в грехах я не намерен.

— Авдотья жена мне. Оставь её.

— А я и не держу. Забирай, коли она пожелает.

Поп подошёл к своей супруге, стал что-то горячо говорить. Владимир видел, как лицо её вспыхнуло, глаза потемнели. Она что-то резко ответила и вышла из гридницы. Владимир — за ней, догнал у выхода из дворца:

— Авдотья, погодь!

— Чего тебе, князь?

— Пойдём ко мне. Горница моя рядом, в том конце дворца.

В коридоре горели факелы, в неверном свете колебались, дрожали тени. Авдотья некоторое время смотрела ему в лицо, прищурившись, оценивающе. Потом спросила: