Последний властитель Крыма - Игорь Воеводин Страница 44

– Назад, – тихо уронил Слащов, и толпа подалась. Норштейн упал на колени и запричитал. Интендант стоял, опустив голову.

Полковник Тихий выступил вперед и вопросительно заглянул в лицо Слащову.

– Джанкойскому казначейству принять деньги и раздать беженцам без ордеров, под роспись, – негромко командовал тот, – коньяк принять на баланс корпуса, шампанское разбить, состав конфисковать, тряпье это – выкинуть или раздать.

– А… с этими? – глазами указал Тихий на интендантов и штатских. Тут, видимо, что-то перемкнуло в голове господина Норштейна. Еще не осознав это неслыханное приказание, поняв только, что его – благополучного и сытого, так удачно списавшего на большевиков миллионы и миллионы, с целым вагоном валюты и ценностей, с друзьями едущего в Севастополь, где уже арендованы каюты на французском судне, и впереди Париж – ах, Париж! – смеет задерживать этот странный, полулысый, похожий на оборотня военный, и все летит к черту. Поняв это, Норштейн кинулся на генерала.

– Ты… ты… вошь окопная… Я самого Деникина знаю, ты в ногах наваляешься, сукин ты сын, – запетушился он.

Это было последней каплей. Свистнула шашка донца, умудрившегося больше никого не задеть в толпе, и господин вице-президент рухнул в снег с разрубленной головой.

Толпа завизжала и сдала назад.

– Благодарю вас, есаул, – проговорил Слащов. – Остальных… Штатских – оформить как саботажников, трусов и предателей. Господ офицеров и господина генерала, к сожалению, повесить не имею права, а только расстрелять, да и то по приговору трибунала. Пустить их пешком, с беженцами. – И Слащов, зябко передернув шеей, потащился в свой вагон.

Через час все руководство Южно-Русского банка, так весело начавшее свой исход за границу, болталось на студеном январском ветру в петлях на балках у цейхгауза, рядом с тремя железнодорожниками, отказавшимися выйти в рейс, солдатиком, пойманным на насилии и грабеже, и двумя «зелеными». Впрочем, к вечеру их компания возросла еще на одиннадцать чинов из штаба Махно, захваченных у Кичкасского моста. С ними же болталась и комиссар Островская. Для нее, как для дамы, было сделано исключение: на нее потратили два мешка, один – снизу, чтобы не стекали фекалии на чистый снег…

…Бой к часу дня грохотал вовсю. На 15 верст севернее Юшуньской позиции Виленский полк атаковал красных под барабанную дробь и оркестр, в парадном строю и под знаменами. Красные побежали, и ночевавшая у Мур-за-Каяша конница Морозова доделала дело. Белому движению был подарен еще почти год жизни.

…Ночь под Крымом, только слышна перекличка часовых, да скрипят, скрипят, жалуясь ветру и снегу, поземке и судьбе, веревки повешенных. Им вторит пенька станционного колокола, и холодные пальцы метели вызванивают о медь тонкую мелодию тоски и погибели, и редкие фонари отбрасывают на снег жуткие тени: куда бежать, зачем? где ты, Россия? где ты, Бог?

В жарко натопленном вагон-салоне почти тихо. Еще не собрались офицеры, проверяющие, как накормлены солдаты. Еще не дожарена баранья печенка и не готов гуляш для командующего и гостей, полутемно. Из приоткрытой печки плывут тепло и уют, и нестрашные тени пляшут и кривляются на потолке.

Слащов, как всегда, нахохлившись, сидел в углу. Нина Николаевна перебирала струны гитары, и полузабытые слова из какой-то другой, теперь нереальной жизни текли по вагону:

Не пробуждай воспоминаний

Минувших дней, минувших дней…

Не возродить былых желаний

В груди израненной моей.

– Ваше Высокопревосх… – тихо кашлянул неслышно возникший адъютант, сотник Фрост. – Пятнадцатый раз губернатор Татищев звонят, об исходе боя справляются, в портах паника, все грузятся. Конвой у трапов еле сдерживает толпы…

Слащов резко вскинул голову и уперся тяжелым взглядом в сотника.

– Что же ты, голубчик, сам ему сказать не мог? Так и передай, что вся штабная сволочь может слезать с чемоданов, III корпус спас Крым…

Телеграмма ушла дословно, и еще долго в штабах и кофейнях негодовали по этому поводу сытые и брюзжащие генералы, недовольные нарушениями поставок черной икры спасители Отечества из Освага, а также поставщики имущества и вооружений для армии: кто это посмел усомниться в их храбрости и патриотизме?

Генерал-майор Яков Александрович Слащов получил выговор от Деникина за эту дерзость и очередное уголовное преследование по поводу «захвата и растраты» казенных средств в размере 13 миллионов в золотом эквиваленте.

29 марта – 3 августа 1918 года, станица Елизаветинская под Екатеринодаром

Первой роты Корниловского полка оставалось несколько человек. Они лежали в грязи, не отстреливаясь, пока била артиллерия красных, и, стараясь экономить патроны, стреляли только наверняка во время атак сорокинцев.

Командир второго взвода, прапорщик Капранов, повернул голову к поручику Арсеньеву:

– Володя… Кажется, крышка… Беги, если сможешь, в штаб – следующей атаки мы не вынесем, а я прикрою пока контратакой…

Выждав момент, Капранов вскочил и с криком: «В атаку, за мной, ура!» – бросился в сторону красных.

За ним не встал никто, только его невеста Наташа, ушедшая в Ледяной поход вместе с ним, ростовская гимназистка, белокурая и очень красивая, в которую было тайно влюблено полполка. Во время боя она ложилась сзади Капранова, меж его раскинутых циркулем ног, и, если кого ранило, переползала и перевязывала.

Прапорщик Капранов умер на бегу от пули в сердце, и, через секунду получив ранение в лоб, упала Наташа. Ее, еще дышащую, отнесли в лазарет, и было страшно видеть, что она и без того маленькая, стала еще как будто меньше в не по размеру сшитой форме.

Она умерла, не приходя в сознание, еще до вечера.

Поручик Арсеньев бежал по рыхлому полю, стараясь не слишком кланяться пулям и разрывам, храня гвардейский форс, но при этом моля Бога: «Добежать бы, Господи!»

С этой мыслью он рухнул в яму, служившую штабом Корниловского полка, и, откозыряв, доложил командиру – полковнику Неженцеву:

– Посыльный первой роты, господин полковник! Велено передать: не будет резервов – не выстоим никак, господин полковник!

Неженцев, мельком глянув на Арсеньева, сухо бросил:

– Сам вижу! Да нет же, нет у меня резерва!

В яме, кроме полковника, находились его помощник капитан Саблин и прапорщик Иванов, влево и вправо лежали цепи корниловцев, и по их рядам гуляла смерть.

Красные наступали в 8–12 цепей, в перерывах между атаками невозможно было поднять головы, так как артиллерия забрасывала белых гранатами с такой частотой, что звуки разрывов сливались.

Арсеньев, отдышавшись, почувствовал себя лишним. Приказаний ему никто не отдавал, возвращаться в роту казалось самоубийством, но представить себе, что они там погибнут, а он здесь выживет, поручик тоже не мог.