1941. Козырная карта вождя. Почему Сталин не боялся нападения Гитлера? - Андрей М. Мелехов Страница 45

Напомню читателю, что именно в составе 10-й армии Западного фронта находился один из советских «суперкорпусов» – 6-й мехкорпус Хацкилевича, в котором «22 июня в 2 часа был получен пароль через делегата связи о боевой тревоге со вскрытием «красного пакета». Соответственно, выехать тот самый делегат связи должен был как минимум за час до вручения пакета – то есть примерно в 1.00 (именно в это время разослал такие же пакеты во вверенные ему части и соединения и «шибко самостоятельный» командарм-4 Коробков). Как могло самое мощное механизированное соединение не только Красной Армии, но и всего мира получить конкретные указания в отношении своих действий раньше, чем его армейское начальство?.. Подскажу вновь: то же самое и в то же время произошло и на соседнем Юго-Западном фронте со вторым советским «богатырём» – 4-м мехкорпусом генерала Власова.

А вот ещё один факт, касающийся загадочных событий на Западном фронте: «152-й корпусной артиллерийский полк (прим. автора: 4-го стрелкового корпуса 3-й армии Кузнецова)... – подсказывает Р. Иринархов, – дислоцировавшийся в Гродно, 21 июня был поднят по тревоге и получил распоряжение выдвинуться к деревне Сониче (7–8 км от границы) и занять там огневые позиции. Около 23 часов колонна полка двинулась в указанный район» («1941. Пропущенный удар», с. 23). Как объяснить то, что 152-й артполк получил приказ выдвинуться к границе ещё до окончания совещания в сталинском кабинете и первого тревожного звонка наркома обороны Тимошенко Павлову (и, соответственно, Павлова командарму Кузнецову)?.. Историк Р. Иринархов упоминает и другой эпизод, относящийся к «хозяйству» Кузнецова: «21 июня, – пишет он, – генерал Кузнецов проверил состояние частей (27-й стрелковой дивизии уже знакомого нам 4-го стрелкового корпуса). Оценив сложную обстановку в полосе её обороны, командарм приказал два батальона 345-го стрелкового полка вывести из казарм на заранее подготовленные позиции на рубеж реки Нетта и Августовского канала, прикрыв это направление со стороны Сувалок. Об этом своём решении командующий 3-й армией не доложил в округ, опасаясь его отмены со стороны высшей инстанции» (там же, с. 33). Сообщая об удивительной (если не сказать невероятной) для сталинской Красной Армии смелости и самостоятельности командарма, приведшего якобы «без спросу» в движение по направлению к границе тысячи своих подчинённых и десятки тяжёлых орудий (а возможно, и многое чего другое) задолго до первого тревожного звонка командующему фронтом из Москвы (и, соответственно, до предупреждения Павлова самому Кузнецову), Р. Иринархов ссылается на воспоминания К.Н. Галицкого. У меня, естественно, возникают вопросы и комментарии.

Например, такого рода: а что, если командарм-3 никуда не докладывал о своих приказах подчинённым ему частям и соединениям не потому, что был «шибко самостоятельным», а наоборот – потому что твёрдо следовал указаниям «высшей инстанции»? И что, соответственно, два батальона ещё 21 июня вышли к приграничной реке не для того, чтобы её «прикрыть» (ничего они в итоге не прикрыли), а чтобы изготовиться к её форсированию... Напомню, что, по словам всё того же Р . Иринархова, соседи Кузнецова из 28-го стрелкового корпуса 4-й армии до 21 июня 1941 года проводили командно-штабное учение на тему «Наступление стрелкового корпуса с преодолением речной преграды». И что после окончания учения со столь характерной тематикой штаб упомянутого соединения сосредоточился на полевом командном пункте в районе Жабинки – т.е. в приграничном районе и «возле речной преграды» (там же, с. 25).

Думаю, что в том же ряду и пример смелых действий другого якобы «шибко самостоятельного» военачальника – генерала Захарова в Одесском военном округе: тот, напомню, уже в 23.00 21 июня «решительно» отдал приказ следующего содержания: «...1. Штабы и войска поднять по боевой тревоге и вывести из населённых пунктов. 2. Частям занять свои районы. 3. Установить связь с пограничниками» («Красная Армия в 1941 году», с. 420). «Командующему ВВС округа генерал-майору Ф.Г. Мичугину, – подсказывает Р. Иринархов, – было приказано немедленно, не дожидаясь рассвета, рассредоточить авиацию по полевым аэродромам» (там же). Уважаемый историк считает, что упомянутые «решительность» и «смелость» генерала, проявленные в ходе полного игнорирования приказов Москвы – это результат активной жизненной позиции. Мол, тот настолько сильно болел душой за своих подчинённых, что сознательно подставил голову под сталинский топор. Скажу честно: я в это поверить не могу. И уж точно я никогда не поверю в то, что подобная смелость у сталинских выдвиженцев могла проявиться практически одновременно и в столь массовом порядке. Если бы советские полковники, генералы и маршалы действительно были такими смелыми, самостоятельными и решительными, катастрофы июня 1941 года (а также многих других последовавших за нею разгромов) не случилось бы.

Подчеркну вновь: единственный вывод, который напрашивается у вашего покорного слуги, заключается в том, что целый ряд соединений (дивизий и корпусов) и объединений (армий) Красной Армии ещё до германского нападения начали выполнение каких-то заранее намеченных планов. М. Солонин (и многие другие) считают, что это были так никогда и не утверждённые планы прикрытия. Возможно, они и правы. Но тогда возникает резонный вопрос: зачем Павлову понадобилось вводить эти планы прикрытия в действие дважды – то ли в 2.00–2.30 ночи (до начала войны), то ли в 4.00–5.00 утра (уже после нападения немцев)?.. Поскольку на этот мой вопрос ответить трудно, я задам второй: а что, если вся эта, развёрнутая якобы на свой страх и риск активность осуществлялась согласно какому-то другому плану, о котором нам пока просто не известно?.. И что так никогда и не утверждённые планы прикрытия просто более или менее соответствовали общим чертам этого плана?..

Вспомним ещё один фрагмент из показаний Павлова: «Всё, о чём доложили мне командующие (прим. автора: о начавшихся немецких бомбардировках и артподготовке), я немедленно и точно донёс народному комиссару обороны (прим. автора: третий ночнойразговор?). Последний ответил: «Действуйте так, как подсказывает обстановка» («23 июня – «День М», с. 252). Вполне логичный ответ, если принять гипотезу о «козырной карте». Высшее военное руководство не может не видеть, что дело принимает совсем не тот оборот, что был обещан Сталиным, но ослушаться (пока спокойно спящего) вождя не смеет. Во-первых, а вдруг Хозяин прав и это всё же «провокация» – то есть «фальш-старт» германского нападения, которое к утру сойдёт на нет и окажется «пшиком»? Во-вторых, они прекрасно понимали, что, если – не приведи Господь! – они, как говорят американцы, вдруг «нагадят на сталинский парад», то им не сносить головы. Отсюда – и неопределённые (до абсурда!) пожелания «держать войска в руках» и «действовать по обстановке».

Скоро – когда Сталин таки был разбужен и выдал первые «ЦУ» – Жуков и Тимошенко получили возможность убедиться в своей лакейской «мудрости» и умении угадывать пожелания Хозяина. В4.20 утра в Москву ушла шифровка штаба Западного фронта, извещавшая о воздушном и артиллерийском нападении немцев. «И вот, – пишет Р. Иринархов, – в Минске раздался (четвёртый?) звонок, и взявшему телефонную трубку генерал-лейтенанту Болдину (командующий округом в это время вышел из кабинета) Маршал Советского Союза С.К. Тимошенко сказал: «Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам. Разведку самолётами вести не далее шестидесяти километров» («1941. Пропущенный удар», с. 271).