Вся моя жизнь - Джейн Фонда Страница 45

Что тут началось! По нашим вагончикам стреляли, пошли угрожающие телефонные звонки, нам объясняли, что с нами будет, если мы не уберемся из города, – и мы поспешили убраться. Меня всё это шокировало. Я даже не представляла себе, насколько тяжело шла борьба с расовой дискриминацией. Я участвовала в благотворительной акции SNCC, видела горящий Уоттс, но не придавала этому должного значения. Афроамериканцы в нашей съемочной группе называли себя “чернокожие”, а я по-прежнему говорила “негр”. Я прислушивалась к разговорам Роберта Хукса, Би Ричардс и других после того случая – о набирающем силу “черном национализме”, о лозунге “Власть черным!”, который выдвинул лидер SNCC Стокли Кармайкл, о растущей уверенности людей с темной кожей в том, что они должны полагаться только на себя. Я помалкивала, хотя здорово расстроилась: бедная я несчастная белая благодетельница, только почувствовала себя причастной к общему делу, новому движению черных, а мне дали от ворот поворот.

Я обратилась со своими вопросами к Мадлен Шервуд, белой активистке движения. Мы дружили еще со времен Актерской студии и играли вместе в “Приглашении в март”. Она много лет жила с чернокожим мужчиной и пыталась привлечь меня к поддержке “рейсов свободы” [31]. А я уехала в Биг-Сур. Мадлен объяснила мне, что за те годы, которые я провела вдали от Америки, характер борьбы за гражданские права кардинально изменился. Главной стала стратегия ненасильственных действий, основанная на предположении, что в Америке можно пробудить пока еще дремлющее общественное сознание, и тогда с расовой сегрегацией будет покончено. Но как черные, так и белые борцы за гражданские права поняли, что сторонники сегрегации на Юге и белые либералы на Севере одинаково не готовы к интеграции. Да, законодательство изменилось. Однако новые законы почти не повлияли на патологическую ненависть расистов к идее интеграции. Либеральный истеблишмент в целом вроде бы поддерживал движение, но решительных мер по защите активистов борьбы за гражданские права от нападок и претворению этих законов в жизнь не принимал. Очевидно, партия демократов уж очень сильно зависела от расистов-диксикратов [32], для того чтобы осмелиться раскачать лодку. Но слишком многое уже произошло и слишком много было пролито крови активистов, для того чтобы они согласились на полумеры вместо настоящих реформ. Что толку в новых законах, если люди с темной кожей как жили плохо, так и живут? Отсутствие решительных действий послужило им сигналом к тому, чтобы начать действовать самим. Надежда сменилась цинизмом. Мирные протесты казались уже менее эффективными, чем насильственные акции.

Я поняла, что, отсидевшись в тишине, пока здесь происходили бурные события, потеряла право осуждать негритянский национализм, хотя в голове у меня не укладывалось, как сепаратизм и насилие могут дать положительный результат. Я думала о своем отце, о случае самосуда из его детства, о его кумире Аврааме Линкольне и поражалась тому, сколь незначительно продвинулась вперед наша демократическая страна.

Вадим был занят подготовкой к съемкам “Барбареллы”, поэтому провел с нами всего неделю или около того. Но за это время успел, сидя у бассейна в мотеле, увидать вылезавшего из воды поджарого, загорелого, голубоглазого Джона Филлипа Ло – ни дать ни взять живая скульптура – и в ту же секунду назначил его на роль слепого ангела, который после любовной сцены с Барбареллой вновь обрел желание летать.

За “Поторопи закат” почти сразу же последовал “Босиком по парку”, мой первый по-настоящему удачный фильм – наконец-то! Не знаю, как я вынесла столько провальных картин. Чарльз Блюдорн, президент и генеральный директор компании “Галф энд Вестерн”, недавно купил “Парамаунт Пикчерс”, тем самым положив начало волне спекулятивных сделок, в результате которых увлеченные, нестандартно мыслящие люди, такие как Ирвинг Тальберг, Джек Уорнер, Сэмюэл Голдвин, Гарри Кон и Луис Б. Майер, потеряли контроль над американской киноиндустрией, а киностудии превратились в “дочек” крупных корпораций. Мне донесли, что Блюдорн грозил сброситься с крыши нью-йоркского небоскреба, если я получу главную роль. Не знаю, почему именно он передумал, но когда начались съемки, мы отлично поладили. Я была счастлива снова работать с Бобом Редфордом и предвкушала постельные сцены в нетопленой квартире – в “Погоне” мне такого шанса не выпало.

В Боба нельзя было не влюбиться – что-то такое было в нем. Мы снимались вместе в трех фильмах, и каждый раз он очаровывал меня, я страшно возбуждалась, не могла дождаться начала работы, и даже его манера опаздывать на час, а то и два меня не раздражала. Само собой, он об этом не знал. Между нами не было ничего, кроме добрых отношений на работе. Помню тот день, когда мы с ним явились в администрацию киностудии в первый раз. Он шел по коридору, а из всех дверей высовывались секретарши, провожая его взглядом. Ах, подумала я, вот он точно станет кинозвездой! Но я любила его еще и за то, что он не раздувался от гордости, а стеснялся своей славы. Я никогда не видела, чтобы женщины реагировали на мужчин так же, как на Боба – однажды в Лас-Вегасе, где снимался “Электрический всадник”, одна женщина бросилась к его ногам. В такие моменты он, кажется, готов был провалиться сквозь землю.

Я снялась в пятидесяти фильмах с разными партнерами, но только о нем женщины спрашивали меня, как он целуется. “Упоительно”, – всегда отвечала я. В реальности всё было не совсем так – упоительно для меня, но не для него. Он терпеть не мог любовных сцен. Явно хотел как можно скорее с ними покончить. Ну надо же! К счастью, к этому, как и ко всему на свете, он относился с юмором. Он был забавный. Помимо мужской привлекательности, у него было еще одно свойство, роднившее его с Кэтрин Хепбёрн, – в нем чувствовалось какое– то превосходство над прочими смертными. Ему хотелось подражать и очень не хотелось делать или говорить что-то такое, что принижало тебя в его глазах. Это не тот человек, о котором хотелось посплетничать. Возможно, по этой причине в городе, где судачат все и обо всех, никто не пытался совать нос в его дела.

В перерывах между эпизодами на съемках “Босиком по парку” мы делились воспоминаниями о нашем детстве в Лос-Анджелесе сороковых годов и о жизни в Европе, где он тоже учился живописи в пятидесятых – только он действительно рисовал, – говорили о том, как мы оба любим лошадей. Но лучше всего мне запомнились его страстные рассказы о недавно купленном участке в Юте, рядом с городом Прово, на родине его тогдашней жены Лолы. Они поставили там А-образный дом, и Боб еще был под впечатлением от строительства. Ни у него, ни у меня тогда и в мыслях не было, что эти владения с треугольным домиком станут сначала лыжным курортом под названием Сандэнс (мой сын Трой учился там кататься на лыжах), а потом Институтом Сандэнс, который внес большой вклад в развитие независимого кино.

Сниматься в “Босиком по парку” было сплошное удовольствие. Во-первых, Боб, во-вторых, безупречный сценарий Нила Саймона и, в-третьих, замечательный комедийный режиссер Джин Сакс. Команда подобралась талантливая, прекрасная, с такими людьми приятно работать, особенно с Милдред Натуик, которая играла с моим папой еще в детском театре, а позже в летнем передвижном.