Елизавета I - Кэролли Эриксон Страница 47

Так что, подчеркивая свое сходство с отцом, Елизавета действовала наверняка. В годы ее детства англичане ненавидели Генриха VIII; ну а сейчас разве что не боготворили его или скорее тот идеальный образ, который создали сами, и при взгляде на волевую рослую дочь покойного короля мечтали, должно быть, о его возвращении — в ее лице.

Заставляя окружающих вспоминать об отце, Елизавета преследовала и иную цель. Таким образом она утверждала себя самое, раз и навсегда отметая те слухи касательно собственного рождения, что омрачали ее детство. Да и само это детство представало теперь по- иному. Король Генрих, как стали утверждать, всегда любил дочь, пусть даже мать ее ненавидел и всячески третировал. Именно поэтому (а также из-за внешнего сходства) он повелел, чтобы воспитывали ее как королевскую дочь, а не как дочь презренной изменницы Анны Болейн. В своем завещании он оставил все необходимые распоряжения, и, если бы не чудовищная инфляция;* поразившая страну во время царствования Эдуарда, все было бы, как прежде.

Освоилась Елизавета, по крайней мере внешне, и с ролью дочери такой матери, как Анна Болейн. Всем, кто готов был это выслушать, она говорила, что прав у нее ничуть не меньше, чем у Марии, — та же королевская кровь. Что же до тяжелого наследства, оставленного будто бы Анной, то это миф: ее мать никогда бы не согласилась на союз с Генрихом, коли не была бы его законной женой, чей брак освящен «авторитетом церкви и благословением примаса Англии». Совесть Анны чиста, а только это в конечном счете и имеет значение. Она всегда исходила из добрых побуждений, всегда была истинной протестанткой — верноподданной короля. Даже если ее ввели в заблуждение насчет законности брака (на чем всегда настаивали приверженцы Ватикана), все равно тот факт, что жила и умерла она в лоне церкви, этот брак признавшей, освобождает ее от всякой вины. А дочь ее Елизавету, явившуюся на свет под сенью той же церкви, от всяких подозрений в незаконнорожденности.

К середине июня акушерки впали в полное отчаяние. Королевские капелланы что ни день организовывали торжественные шествия вокруг дворца (как во времена чумы или засухи), умоляя Бога освободить королеву от бремени и дать стране принца. С ними шагали члены Тайного совета и чиновники двора. Под окнами Марии они останавливались, отвешивали глубокие поклоны, поднимали улыбающиеся лица. Но молитвы их оставались неуслышанными, а вдобавок ко всему, усиливая и без того острую напряженность, вновь заполыхали костры: в первые две недели июня сожгли еще восемь мужчин и женщин — приверженцев протестантской веры. Иным казалось, будто королева решила, что не родит, пока не будет предан живьем огню последний протестант, томящийся в тюрьме.

А для Елизаветы каждый лишний день означал новую возможность сблизиться с испанцами, в глазах которых становящееся все более неопределенным положение Марии увеличивало значимость принцессы. В воздухе витали всяческие новые идеи. Случись, умрет Мария, и, записывал венецианский посланник, «не исключено», что Филипп посватается к Елизавете, а та его не оттолкнет.

Наверное, и нашим героям тоже приходила в голову такая мысль. А встречались они каждодневно, обмениваясь любезностями, поклонами, поцелуями и вообще всем тем, чего требует придворный ритуал. Пару бы, конечно, они составили несколько странную: он — невысокий и плотный, апатичный, что свойственно людям, некогда перенесшим тяжелую болезнь, она — высокая, стройная и на редкость живая. Оба, разумеется, прикидывали политические выгоды союза, что же касается интимной стороны дела, то у нас есть свидетельства только одной стороны — по прошествии лет Елизавета похвалялась, будто во время своего пребывания в Англии принц Филипп был в нее влюблен.

Мысль о том, что муж может жениться на дочери Анны Болейн, естественно, должна была угнетать Марию, тем более что она начала подозревать, что бесплодна. Часами королева сидела, откинувшись на подушки, согнув колени и нервно поглаживая плоский живот. Утешение ей приносил лишь затрепанный требник, в котором, в частности, была молитва на благополучные роды; эта страница хранит следы ее слез.

Филипп неизменно оставался обходительным, сознающим свои обязанности мужем, он всегда сопровождал Марию на мессу и вечернюю службу, был любезным, правда, не особо жизнерадостным спутником на приемах и разнообразных увеселениях, безупречным, а иногда и нежным супругом. Но если Мария не способна подарить ему сына, долг принца обязывает подчинить свою личную жизнь интересам государства. Тут опять-таки вырастает в своем значении личность Елизаветы. Либо Филиппу надлежит подыскать ей достойного мужа, либо, если он станет вдовцом, жениться на ней самому.

Июль выдался холодным и дождливым, и дамы, приехавшие в апреле в Хэмптон-Корт столь оживленными и преисполненными радужных ожиданий, поникли, заскучали и заторопились домой. Вслед за дипломатами, членами Совета, акушерками да и широкой публикой они оставили всякие гадания касательно сроков рождения и просто надеялись на чудо.

Французский посол Ноайль находил сложившуюся ситуацию смехотворной. Один из его тайных осведомителей утверждал, будто ему удалось вытянуть сразу у двух близких к Марии дам сенсационное признание: королеву обманули, и сейчас акушерки просто боятся сказать ей, что беременность оказалась ложной. С французами Елизавета время от времени общалась, так что вполне вероятно, что эта новость дошла и до нее. Если это так, то положение запутывалось окончательно.

Уже три месяца двор находился в подвешенном состоянии. Королева ждала чуда, а оно все не приходило. К концу июля все залы и покои дворца, не рассчитанные на такое количество гостей, пропахли потом — и пустыми ожиданиями. Филипп со свитой готовился к отплытию во Фландрию, а Марию ждали срочные государственные дела, которые, как известно, никогда не кончаются и от которых не скрыться в затворничестве.

Без особого шума было объявлено: двор переезжает в Отлсндс, в Хэмптон-Корте начинается уборка. Это означало молчаливое дозволение гостям разъехаться по своим сельским поместьям, ибо в От- лендсе для них просто нет места. Официально миф о беременности Марии развеян так и не был, но суть происходящего уяснили все, и это только усугубляло тяжелые душевные переживания королевы. Получилось так, что у нее отняли долгожданного ребенка, а вскоре ей предстояло лишиться еще и общества любимого мужа. И не разлучиться ей только со своей ненавистной сестрой — она рядом, она высокомерно поглядывает на нее, дожидаясь своего часа подняться на трон. Всего лишь несколько недель назад в Лондоне была обнаружена группа приверженцев Елизаветы; они пытались извлечь максимум возможного из общественной смуты, вызванной положением королевы, и наверняка распространяли слухи о ее кончине. Нарушителей спокойствия рассеяли, пригрозив суровой карой, но, должно быть, в самые тяжкие моменты Марии казалось, что любое раскрытое гнездо заговорщиков еще на шаг приближает принцессу к заветной цели.

Королева Елизавета! Сама мысль об этом была непереносима, но Мария знала, что прожить с ней придется еще несколько недель, пока не уедет Филипп. И уж тогда она решит, как поступить с недостойной.

В конце августа Мария и Филипп двинулись улицами Лондона к Тауэру, откуда им на королевском судне предстояло совершить короткую речную прогулку в Гринвич. Королева предпочла передвигаться в открытых носилках, по обе стороны которых ехали муж и кардинал Поул; при виде Марии на улицы хлынули толпы любопытствующих. Убедившись в том, что это действительно Мария и что она жива и даже более или менее здорова, горожане приветствовали свою повелительницу, простив ей на какое-то время обманутые ожидания.