Страсти по революции. Нравы в российской историографии в век информации - Борис Миронов Страница 48

Но даже если бы речь шла о всем крестьянстве, то и в этом случае доля помещичьего хлеба в общем сборе хлебов в губернии составляла бы не 45%, как утверждает А.О., а лишь 22% [(100–42) х 38/100]. В губерниях, о которых идет речь, проживало много государственных и удельных крестьян, вносивших в губернские сборы зерновых и картофеля существенный вклад, равный примерно их доле в крестьянском населении — 42%. Это подтверждается следующим расчетом. В 1861–1870 гг. в 50 губерниях Европейской России на долю частных землевладельцев, состоявших преимущественно, но не только, из дворян-помещиков, приходилось лишь 24% общих сборов. Поскольку до отмены крепостного права посевы помещиков были меньше, чем после нее (на величину, примерно равную отрезке земли у помещичьих крестьян, около 18%) [33], и, кроме того, существовало частное землевладение купцов, мещан, крестьян и других категорий населения, доля помещиков в сборе хлебов в 1850-е гг. вряд ли превышала 22%. Следовательно, и завышение доходов от земледелия у всех помещичьих крестьян по официальным данным о сборе хлебов в целом не могло превосходить 22%. Но ведь и сбор хлебов официальной статистикой занижался примерно на 20–30% (см. табл. 3). Таким образом, на самом деле мы не преувеличиваем, а скорее немного занижаем доход помещичьих крестьян от земледелия.

Данное возражение А.О. свидетельствует о том, что он не силен не только в аграрной истории, но даже в арифметике. На полученный мною вывод об увеличении доходности крестьян от земледелия в первой половине XIX в. никак не повлияло бы включение помещичьего хлеба в состав крестьянского: доходы крестьян от земледелия на конец XVIII в. и середину XIX в. я считал одинаковым образом (т.е. если бы включил помещичий хлеб в состав крестьянского на 1850-е гг., то включил бы его и на конец XVIII в.), вследствие чего динамика доходов от земледелия измениться не могла [34].

Критический запал и творческий драйв А.О. достиг своего апогея на двух последних страницах его статьи. Чувствуется, его прямо разрывает от счастья (хотел бы по-дружески предупредить А.О. на будущее: и от непомерно большой радости случаются инфаркты). Ему кажется, что он обнаружил у меня непростительную ошибку, дающую ему основание пафосно воскликнуть: «И это называется “царством научной истории”?», и стыдить рецензентов, обнаруживших в книге много достоинств, и обвинять меня в конъюнктурщине и в политическом заказе. Увы, вынужден огорчить А.О. — он опять пришел, увидел и насмешил, наверное, в двадцать первый раз (впрочем, может быть, и большее число раз — я уже сбился со счета).

А.О. утверждает: Миронов ошибся, считая крестьян состоятельнее рабочих (А.О., с. 142). Странно слышать от марксиста, что пролетарии, не владевшие ничем, кроме цепей, являлись богаче крестьян, владевших, например, в 1916 г. (согласно сельскохозяйственной переписи) в Европейской России в среднем на крестьянский двор из 5,3 чел. (без учета членов семьи, находившихся в армии): домом, хозяйственными постройками и сельскохозяйственным инвентарем, 9–10 га земли, 1–2 лошадьми, 2–3 головами крупного рогатого скота, 5 головами мелкого скота и птицей. Даже хозяйства крестьян, относимые в советской историографии к бедным, имели 5 га посева и 2,8 га прочей удобной земли, лошадь, корову, мелкий рогатый скот и птицу.

Данные о среднем доходе 1787 крестьянских хозяйств из «Материалов Комиссии 1901 г.», приводимые в моей книге — 432 руб. на хозяйство и 54,3 руб. на душу населения — оппонент в своем фирменном стиле превратно истолковал и, не разобравшись, что за цифры и с какой целью они используются, «не поглядев в святцы, да бух в колокол». На самом деле дело обстоит следующим образом.

Доход в 432 руб., подсчитанный Комиссией 1901 г., в весьма слабой степени учитывал доходы, получавшиеся крестьянами в натуральной форме, хотя на их долю приходилось более половины суммарного дохода (в «Материалах Комиссии» это специально оговаривается). По расчету Комиссии, более полный охват натуральных доходов, возможный лишь в 278 из 1787 хозяйств, приводит к увеличению дохода крестьянского хозяйства до 595 руб. Из этих 278 хозяйств 263 относятся к Воронежской губернии 1885–1896 гг. Их бюджеты составлены известным земским статистиком А.Ф. Щербиной и подробно описаны в двух его капитальных работах. Типичный воронежский крестьянин владел — в переводе на одно хозяйство — домом, хозяйственными постройками и сельскохозяйственным инвентарем, 8,8 дес. земли, 2–3 лошадьми или волами, коровой, 20 головами мелкого скота, 24 головами птицы и другим скарбом. Под руководством А.Ф. Щербины в те же годы земство провело и сплошные подворные описания 232,4 тыс. крестьянских хозяйств губернии. Но в последнем случае подробный всесторонний учет натурального оборота в хозяйстве осуществить не имелось возможности, вследствие чего их средний доход, так же как и расход, оказался существенно — в полтора раза — заниженным.

По данным бюджетов, средний валовой доход с учетом натуральных и денежных поступлений по 230 хозяйствам составил 609 руб., по 263 хозяйствам — 600 руб., а при сплошном учете 232,4 тыс. хозяйств — 391 руб., т.е. в 1,5 раза меньше [35]. Следовательно, игнорируя натуральные доходы, А.О. занижает сумму доходов крестьянского хозяйства минимум на 50%.

Чтобы вычислить доход на одного работника, надо знать число работников в крестьянском хозяйстве. Рабочий состав 316,4 тыс. хозяйств рассчитан А.Ф. Щербиною [36]. Принимая (на основании цен на рабочие руки в 1884–1900 гг.) двух полуработников за одного работника, а работницу за 0,65 работника-мужчины, получается: доля работников (в переводе на взрослого мужчину) составляла 41% от общего числа душ в хозяйстве. А.О. же в качестве переводного коэффициента принимает 0,60 (А.О., с. 142), а это преуменьшает доход на работника еще на 19%.